Теперь уже другой голос, женский, но тоже очень знакомый, пел:

— Роскошная пошлость, — сказал Боков. Мягкое, словно плюшевое, лицо его морщилось от удовольствия.

Хмурые шахматисты, слушая пластинку, улыбались одинаково грустно, с ласковой снисходительностью, в Майя, кажется, и в самом деле готова была заплакать.

И как только Боков сумел сохранить эти пластинки? Сквозь шипение просачивались сладкие звуки довоенных танго и фокстротов. А потом вдруг, ударив по сердцу, возникла песня:

Сколько раз пели мы эту песню с превеликим упоением в те далекие годы, когда были юными… Сколько лет назад учились мы танцевать под эти пластинки? И не было тогда ни войны, ни атомной бомбы, ни Хиросимы…

Сева Боков вытаскивал свои пластинки из портфеля одну за другой, все вперемежку: «Утомленное солнце», а потом — «Дан приказ ему на Запад…», «Любимый город может спать спокойно…».

…Первая ночь войны! Мы сидели в затемненном школьном зале — старшеклассники — дежурные группы самозащиты, и свет настольной лампы ничем не отличался для нас от пламени походного костра. Мы пели — вот эти самые песни, — увлеченно, негромко, дружно, сердца наши переполняла гордость, и мы чувствовали себя причастными к тому, о чем пелось в этих песнях, словно это пелось про нас. Пели и ждали, что громкоговоритель — черный картонный круг — вот-вот объявит нам из угла, что наши войска перешли границу Германии и скоро войдут в Берлин…

Придорогин улыбнулся своей мимолетной улыбкой и грустно покачал головой.

…Днем мы рыли на школьном дворе защитные щели — траншеи метра в два глубиной в виде буквы «зэт». Шили матерчатые мешочки. Потом их набивали песком. Считалось, что если такой мешочек кинуть на зажигательную бомбу, то ткань сгорит, а песок, рассыпавшись, загасит огонь.

Странно, но когда я вспоминаю тот далекий день, мне кажется, что у всех нас в глубине наших душ, за сумятицей самых разнообразных чувств, жило и чувство счастья. Да, счастья… Наверное, это было счастье какого-то удивительного уединения. Или счастье внезапно ощутить себя нужным… Мы, конечно, знали, что война будет. Она неуклонно придвигалась к нам. Нас учили ей: как надевать противогаз, как отличать ОВ — отравляющие вещества. И вот война пришла. И мы были заняты настоящим делом…

— Как пахнет иприт? — спросила Светлана Николаевна.

— Иприт — маслянистая желтоватая жидкость. Пахнет чесноком, — не задумываясь и нисколько не удивившись вопросу, ответил Придорогин.

К счастью, познания эти так никому и не понадобились, а вот запомнились на всю жизнь. Боков все вытаскивал свои пластинки.