Свирь сразу же подхватила, и было счастьем отдаться ее заботливой силе. Вода бежала около самых бортов упруго, черно. Я скинул одежду и повалился из лодки в реку. Река омыла меня настоем сена, брусники и вереска и напугала немножко болотной знобью. Так сделалось мне свежо и молодо, я уплывал от брошенной лодки и Веньки, потом саженками догонял. Венька за весла не брался, его кепка виднелась чуть выше бортов. Он молча смотрел на меня. Я смеялся и зыбал лодку. Он вцеплялся руками в корму, не зная, бояться ему или вместе со мной веселиться. Я забрался в лодку…

Венька смотрел, и рот его с выпяченными губами был как утиный клюв, Было дико, необычайно ему видеть голого мужика на реке в рабочее время. Смешно. Он гыкнул:

— Купальшшик...

Слово далеко прошуршало по воде.

Я сел за весла, погнал лодку по вечереющей реке и чувствовал свои руки, живот, и спину, и сердце — они наслаждались работой. Мне казалось, что я никогда не устану, чем пуще налягу на весла, тем сильней, здоровой буду.

Венька ничком свернулся на донышке лодки, прижал коленки к груди. Он спал — уморился, бедняга.

Я положил весла и услыхал воркотанье воды под лодкой. Тепло и пряно дышал мне в лицо уставленный стогами берег. Напряженно-округлые облака-паруса чуть плыли на небе. Начиналась заря, Свирь вся оделась в тихое сияние. Далеко, на границе воды и неба, прорезался частокол — чернолесье.

Лодку несло течение. Я смотрел на спящего Веньку, оглядывал горизонт, трогал пальцами близко бегущую воду... Все ближе был мне этот сентябрьский вечер на Свири. Его покой становился моим покоем. Будто все решено, только жить мне да чуть пошевеливать веслами...

Я вспомнил, что не спущены курки в ружье, и потянулся достать. Нащупал правый курок и крепко притиснул его большим пальцем, чтобы он не сработал, а средним пальцем стал нажимать спусковую скобу. Все это я исполнял на моих охотах, все было заучено, безотчетно и безопасно. Дробь шматком ударила в борт и пробила шербатую дырку рядом с Венькиной головой... Я придерживал правый курок, а нажал спусковую скобу левого ствола...

После выстрела остро пахнуло сгоревшим порохом, но чуждый этот запах скоро разошелся, и снова сияла вода, розовела заря и топорщился на краю земли частокол зачерневшего леса. Венька спал у меня в ногах. Вода урчала.

Неласковый ко мне мир будто весь воспалился после выстрела. Он мне угрожал...

Щербатилась дырка в борту около Венькиной головы. Венька намаялся за день. Он спал. Ничего не услышал.

Я ему не сказал тогда. И до сих пор он не знает. Он отыскал меня через двенадцать лет, чтобы пригласить к себе на день рождения. Ему исполнилось тридцать. Он говорил счастливым голосом, топыря губы: