— Ладно, хватит меня воспитывать, лучше бы сыном занялся! — грубо отбрила Валерия. — Ребенок опять двойку по русскому заимел, а ты все не выберешь время, чтобы его поднатаскать в письме. Боже мой, уже без четверти девять! Я наверняка опоздаю, и наша грымза Беркутова снова развопится! Толик, это такая зараза…

Валерия и Анатолий быстро встали из-за стола и вышли на кухню. Вскоре послышался гулкий стук входной двери, и Валентина Даниловна осталась одна в квартире. А за окном по-прежнему хозяйничала непогода.

«Значит, по расчетам Валерии, я финиширую еще до осени. Финиширую. Слово-то какое выбрала: финиширую…» — про себя повторяла Валентина Даниловна, мелко вздрагивая и поминутно вытирая слезы уголком пододеяльника.

Горькие думы неотступно преследовали ее. Смерть. Какой она будет? Страшной и мучительной, как у соседки Берты Соломоновны из квартиры напротив, или легкой, как у Шурочкиного мужа, Игоря Святославовича? Суждено ли ей испытать жгучую смертную тоску или все кончится просто и незаметно? В глазах вдруг померкнет свет. Как это будет? Успеет ли она осознать приближение смерти? А потом ее обмоют, оденут в чистое и положат в гроб. Кто будет обмывать? Неужели Валерия? Нет, только не это! Валентина Даниловна поежилась от озноба, представив себе, как наманикюренные пальцы невестки брезгливо прикасаются к ее холодному старческому телу…

Ближе к середине дня ветер разогнал тучи, выглянуло солнышко, и на душе у Валентины Даниловны чуточку полегчало.

«Ну умру, что же в этом необычного? Все умирают, и я умру. Природу ведь не перехитришь. Маршак прав: «Все умирает на земле и в море, Но человек суровей осужден: Он должен знать о смертном приговоре, подписанном, когда он был рожден». Умру… Жаль только, что похоронят меня не там, где покоится мой Гриша. Бедный Гриша, ему так и не исполнилось сорока семи, а мне уже семьдесят девятый. Может быть, действительно хватит?»

Уходить из жизни просто только на словах, а на деле все обстоит по-другому. Как примириться с мыслью о смерти? Чем утешиться старому человеку в условиях вынужденного одиночества, а точнее — отчуждения от близких, которые либо перестали быть, либо никогда не были близкими? Бабушка Валентины Даниловны верила в бога и ждала смерти как избавления от земных страданий и приобщения к вечному блаженству в загробной жизни, а ее родителям не понадобилось готовиться к концу: они расстались с миром скоропостижно, в тифозной горячке. А что же делать ей самой?

«Мы развеяли миф о божественном начале и о бессмертии души, выпестовали несколько поколений убежденных атеистов, все, казалось бы, предусмотрели, а вот о стариках позабыли, — напряженно размышляла Валентина Даниловна. — Кто должен скрашивать последние дни уходящих? Какими словами этот кто-то утешит нас в трудный час прощания с миром? Кто? Уж не Федор ли Степанович? Он, безусловно, очень хороший человек, но такое ему не по плечу. Тогда кто же? Дети? Едва ли они способны на это, потому что одни из них, как, например, Андрюша, физически не могут, другие не умеют, а третьи не хотят…»