— Более или менее. И о людях. В романе будут действовать люди. В нем будет больше людей, чем муравьев. Нет, вообще-то, это не совсем так. Муравьев там десятки миллионов. Но люди будут говорить друг с другом, поэтому их можно будет лучше узнать. Лучше, чем муравьев. Муравьи — это, как бы это выразиться, это своего рода метафора.

Теперь была моя очередь кивать головой. Я понятия не имел, о чем он говорит.

— Такие муравьи действительно существуют?

Дядя Фрэнк потер подбородок, выкатив грудь от гордости за собственную осведомленность.

— Существуют, Тедди, еще как существуют. — Он заложил руки за спину и с опущенной головой и скорбным лицом принялся медленно расхаживать по комнате взад-вперед. Наконец остановился у стены, на которой весел выцветший постер «Улицы Сезам». Мама его повесила несколько лет назад. Я не сомневался, что дядя Фрэнк предпочел бы, чтобы это было окно с видом на долину или на горы. — Эти муравьи, Тедди, — продолжал он, разглядывая Эрни и Берта, высовывавшихся из окна служебного вагона товарного поезда, — они сжирают все, что попадается им на глаза. У них только один-единственный естественный враг. Как, по-твоему, что это за враг?

Я немного подумал и высказал предположение:

— Дельфины-злодеи?

— Мухи-горбатки. Никто другой уничтожить их не в состоянии. — Он обернулся и взглянул на меня. — Я уже наводил справки.

— Ты написал про них еще что-нибудь?

Он неловко переступил с ноги на ногу.

— Да нет. Возможно, я найму кого-то, чтобы он написал. У меня гораздо лучше получается выстраивание всего сюжета, картины в целом. Я понял, что мне не нравится писать слова.

Я собирался еще кое о чем спросить, но тут раздались вопли тети Бесс. Я снова резко выпрямился. Зная, что она на кухне смотрит по телевизору новости, подумал, что сообщили что-то о моем деле. Адвокат Бобби Ли в последние дни часто появлялся на телеэкране, выдвигая сердитые требования и обвиняя нас во всем, в чем только можно.

— О боже! — снова закричала тетя Бесс.

— Подожди здесь, — сказал дядя Фрэнк. Вид у него бы встревоженный, и он быстро пошел, почти побежал, вверх по лестнице. Потом я услышал, как и он закричал: «Господи Иисусе! Быть того не может!»

Я почувствовал, что теряю все безвозвратно, почувствовал свое дыхание, почувствовал, как надежда моя испаряется. Не в силах сосредоточиться на чем-то конкретном, стал молиться, сам не зная о чем, и в моем мозгу роились и толкались самые разные обещания и просьбы. Я молился истово, крепко зажмурившись, пытаясь представить себе безухого Иисуса парящим где-то рядом со мной, прислушивающегося к тому, о чем я его прошу.