Кровь, струившаяся по подбородку Томми и капавшая ему на желтую курточку пижамы, была поразительно яркой, красной. Ничего удивительного, кроме яркого цвета, в крови из носа Томми для меня не было. У него часто шла из носа кровь, что создавало неудобства, но не вызывало опасений; при этом не требовалось ничего, кроме тряпки, смоченной холодной водой, и успокоительного поглаживания по голове.

Однако это почему-то обеспокоило отца.

— Господи Боже, — воскликнул он. Вскочил, схватил Томми в охапку и исчез в коридоре. Спустя десять минут, когда он вернулся, я притворился спящим. Я слышал, как папа вздохнул, почувствовал, как он поправил простыни, потом ушел. Я достал из-под подушки восковые губы и стал их рассматривать.

Они интересовали меня, как интересуют одиннадцатилетних мальчишек все необычные предметы. Губы были гладкими и легкими, на обратной стороне у них была тонкая перемычка, которая удобно заходила мне точно между зубов. Надев их, я стал представлять, как буду танцевать с мисс Грейс, моей нежной и хрупкой учительницей, у ее письменного стола.

— Тедди, — прошепчет она мне, взяв мое лицо в ладони, — Тедди Папас. Боже, какие у тебя губы!

После того, как видение мисс Грейс померкло, я осторожно снял наволочку с подушки и обернул ее вокруг головы наподобие тюрбана, потом схватил одеяло и накинул на плечи, как плащ. Крепко держа восковые губы, пересек коридор и вошел в комнату брата, намереваясь разбудить его и привести в ужас (я так иногда делал, когда было настроение). За несколько недель до этого спрятался у него под кроватью и стал рычать, пока он не закричал от страха.

Комната Ковырялки была маленькой. В ней было столько разбросанных игрушек и одежды, что мне потребовалось некоторое время, чтобы проложить дорогу к его кровати. Добравшись до места, я наклонился к его лицу, чтобы проверить, не идет ли кровь (что, как я знал, папа всегда забывал сделать). Убедившись, что нос чистый и сухой, стал слегка постанывать сквозь восковые губы, надеясь этим разбудить его. Я постанывал и постанывал, ожидая, что он шевельнется. Когда он повернулся на другой бок, я увидел у него в руках голубой свитер — мамин свитер.

Я стоял и смотрел, как брат сжимает свитер. Я ненавидел и любил его так, как только братья могут любить и ненавидеть, и меня беспокоило его странное поведение. Я знал, что он отчаянно тоскует по маме, много раз слышал, как он плачет во сне. Но в первый раз увидел, что брат прижимает к себе ее свитер.

Я смотрел на него довольно долго. Его черные густые волосы были отброшены на лоб, а рот открыт. Он выглядел таким маленьким и трогательным. Вынув изо рта губы, я наклонился и, почти прижав рот к его уху, прошептал «Аве Мария». Мама с нами всегда читала эту молитву перед сном, и мое моление было не только за Томми, но и за нее. Закончив читать, я пошел к себе в комнату, мой плащ-одеяло волочился по полу. Я чувствовал себя обессиленным.