Мы все разглядывали этот странный клочок суши. Ничего примечательного, и все же… напряженные раздумья обуревали нас. Все, чего я неуемно жаждал тогда — какого-нибудь необыкновенного приключения, — привело меня как-то вечером на мыс Гунвер Хэд, откуда далекий свет неприметной хижины казался золотистым мхом, проросшим на сумрачной поверхности вод.

Что-то очень близкое, человечное почудилось мне в его мерцании и окончательно побудило решиться на вылазку. Возможно, сюда примешивалась некоторая симпатия к отшельнику, добровольно отрекшемуся от суетного общества людей. Был ли он безумцем, преступником или разочаровавшимся в жизни человеком — эти вопросы подтолкнули меня искать ответ в путешествии. Бушевала гроза, грохотал прибой, а я все стоял на берегу. Крохотное желтое пятнышко потухло, и только завеса брызг, скрывавшая черный Галланд, представала глазам всякий раз, когда его касался луч маяка.

Решиться было нетрудно, но пока я дожидался тихой погоды — чтобы море позволило лодке с припасами причалить к отстоявшему на две мили от берега островку, — меня переполняли неуверенность и сомнения. До завершения поездки я решил ни с кем не делиться ими, и пусть мои друзья счастливо полагают, что я отправляюсь на рыбалку, — я решил рассказать им обо всем, только когда вернусь.

Знакомый лодочник отыскал меня в гостиничной таверне и сообщил, что погода располагает к отплытию. Вовремя вложенная в ладонь монета предупредила его излишнюю словоохотливость, и вскоре мы были в пути.

Мое волнение нисколько не уменьшилось, когда мы приблизились к скале и увидели одинокую фигуру единственного обитателя, ожидавшего нашего прибытия. Должно быть, он уже успел заметить сверх необходимого нагруженную лодку, и я мысленно подыскивал приличествующие случаю извинения за непрошеное вторжение. Цивилизованные формы общения не смогли бы выразить моей симпатии, обнаружив лишь — так мне казалось — единственной причиной моего визита неуемное любопытство. Сидя на корме, я сумрачно размышлял, были ли до меня на острове посетители, и не решался спросить об этом у лодочника.

Волнение мое возросло еще более, когда мы подплыли ближе к единственной расщелине между скал, превращавшейся в крошечную гавань во время прилива. Я ощутил на себе взгляд стоявшего у самой водной кромки человека и неожиданно пал духом, решив, что я не вправе навязываться незнакомцу и будет лучше, если я останусь в лодке до завершения разгрузки, а там вернусь в Тревон. Я так утвердился в своем намерении, что, когда лодка коснулась носом края скалы, поспешно отвернулся, стараясь не смотреть на человека, из-за которого я и очутился в этих краях, и внимательно разглядывал сгорбленную спину мыса Тревоуз, представавшего в совершенно незнакомом ракурсе.