— А ты кто такой, мушиная душа?! Вот запеку тебя в пирог, будешь меня знать! — зарычал Брокендорф, особенно разозлившись от того, что какой-то испанец посмел обозвать его золотарем — чистильщиком сортиров. Но он и не обратил внимания, что человек, ругавшийся наверху, перешел на немецкий…

— Дон Рамон, сойдите вниз, пожалуйста, и отворите им! Я хочу посмотреть, кто это там решил запечь меня в пирог! — громко, но уже куда спокойнее проговорил голос наверху.

Мы услышали шаги внутри дома, и деревянная створка заскрипела. Потом дверь отворилась, и появился маленький человек с огромным горбом. На ногах у человечка были гамаши из кирпично-красной материи. Кисточка его шерстяной ночной шапочки спадала на левое ухо. Он забавно поклонился нам, описав дугу зажженной лучиной в руке, и тень его походила на груженого вьючного мула, который наклонил шею, чтобы полакать из котелка.

Мы пошли за ним наверх и очутились в комнате, заполненной принадлежностями живописца — мольбертами, подрамниками, а посреди стояла рама с образом испанского Сант-Яго — святого Иакова Кампостельского, голова и одна рука которого были уже написаны в красках. Оттуда мы перешли в другую комнату, неосвещенную, но в камине слабо тлели уголья, и перед ним сидел человек и грел ноги у топки камина. Подле него стояла пара высоких кавалерийских сапог, а на столе — несколько стаканов, бутылка вина и большой канделябр на три свечи a la Russe[60].

Едва мы вошли, он обратил к нам свое лицо, и мы с удивлением и испугом узнали нашего полковника. Значит, это ему мы закатили такую «серенаду» у ворот! Но теперь мы стояли перед ним, и убегать было поздно…

— А ну, давайте-ка сюда! — бросил он нам навстречу. — Кто из вас тот повар, что надумал запечь меня в пирог?

— Эглофштейн! Вы должны говорить. Вы все сможете… — услышал я шепот Донона.

— Господин полковник! — выступил вперед адъютант. — Простите нас! Уж вас мы ни в коем случае не имели в виду!

— Ах, не имели в виду! — звучно захохотал полковник. — Эглофштейн, я вам охотно верю, что сейчас вы были бы рады оказаться от меня подальше! Куда-нибудь на Яву — за перцем? Или за корицей — в Бенгалию? Или на Милункские острова, где растут мускатные орешки, а, Брокендорф? Ну, кто здесь «мушиная душа»?

Полковник, порою крайне гневливый, особенно когда его донимала мигрень, сегодня был явно в благодушном настроении. И мы сразу успокоились.

— Уж вы простите его, господин полковник! — сказал Эглофштейн, указывая на Брокендорфа, который стоял с растерянным видом грешника, словно разбойник Варавва на пасхальном мирокие. — Он и вообще дурень, а тут еще перепил лишнего!