Хлопнула входная дверь. Видимо, соседка ушла куда-то.

Потрашев листал календарь.

Вот запись об этом самом Доме пионеров.

«Сегодня иду в Дом пионеров Смольнинского района. Будем читать Пришвина».

И следующий листок:

«Обязательно поговорить с Валей Славиной. Доказать ей, что так нельзя».

Да, отец был верен себе. Постоянно хотел кого-то в чем-то убедить, что-то втолковать, доказать то, что считал нужным.

Может быть, эта самая Валя Славина и звонила давеча? Та самая, которой надо доказать, что так нельзя?

Вновь зазвонил телефон. Соседки не было. И Потрашев пошел в коридор.

— Вас вызывает Синеволжск, — услышал он, сняв трубку.

Вслед за тем раздался голос сына:

— Старик, это я. Как дела?

— Никак, — сухо ответил Потрашев, чувствуя невольную досаду на сына за его голос, невозмутимо звонкий, за небрежный тон.

— Прими мои соболезнования, — бодро сказал сын. — Ну и все такое прочее, что полагается в этих случаях. Но жизнь есть жизнь. Слушай, если можно, купи мне готовальню, моя совсем уже никуда…

— И все? — спросил Потрашев.

— Пожалуй, — сказал сын. Может быть, он и хотел бы еще что-то добавить, но Потрашев, не слушая, не желая больше ничего слушать, положил трубку.

Несколько минут он стоял в темном, молчаливом коридоре, и снова, как раньше, на аэродроме, его охватило зябкое, неуютное сознание своего одиночества.

Впервые отчетливо и ясно он ощутил, что одинок.

Да, как ни странно, он, веселый, общительный, контактный, умеющий легко сближаться с людьми, одинок, как сыч. Абсолютно и неоспоримо!

Никогда раньше подобная мысль не приходила к нему. Может быть, потому, что был жив отец? Это был тот горячий, живой островок, к которому он мог прибиться всегда, в любое время, та нить, которая вела его от самого детства, от той поры до нынешних дней.