– Вы в палестинском лагере.

Внезапно проснувшись, он узнал Нидаль и сказал, что она красивая.

– В этом квартале, – сказал он, – было три человека по имени Хамза: я, один мученик (он погиб) и еще один Хамза, немного старше меня – и тут был второй шок – который работает в Германии. Дом его матери тоже на этой улице, направо.

– Что ты об этом думаешь? – спросила меня Нидаль. – И, обратившись к тому, кого теперь я буду называть Хамза II: – проводи нас.

Чтобы оправдать присутствие француза, Нидаль объяснила ему, что четырнадцать лет назад я провел ночь в доме этой женщины и ее сына. И теперь, оказавшись в Ирбиде проездом, хотел навестить ее, если она жива. Мой возраст и усталый вид доказывали, что я никакой не иорданский чиновник, которого следует остерегаться.

– Если вы говорите о Хамзе и его матери, она жива. И еще как жива, вы увидите.

Это было сказано с явным восхищением: еще как жива!

Он вместе с нами вышел на улицу, которая полого шла вниз; но наш странный, с непонятной целью визит, ливанский акцент Нидаль, мой французский, наше хождение туда-сюда, – все это вместе начинало уже вызывать любопытство и даже некоторую нервозность, и я опасался, что какой-нибудь официальный чин потребует у нас объяснений. Когда мы шли, вслед нам поворачивались не только головой, но всем корпусом. Я ощущал некоторое беспокойство: почему этот молодой человек так быстро решился нам помочь? Может, он собирался привести нас прямо в лагерь.

Это беспокойство, которое я описал одной фразой, здесь, в этот момент в Ирбиде чувствовалось как некий фон, потому что я был уверен, это друг. Я специально надел обувь с тяжелой подошвой, чтобы походка не казалась легкой и подпрыгивающей.

Никакого скопления людей здесь не было. Однако две чужие женщины в лагере (кажется, я почти не рассказывал об этой второй, совсем неприметной, чье присутствие позднее сыграет важную роль и поможет установить доверие), француз, которого ведет растрепанный молодой человек, едва проснувшийся к полудню, в общем, вся наша компания, должно быть, казалась необычной. Шагая по наклонной улице вниз, я почувствовал, что попал в знакомый, родной мне мир, такое со мной уже было. Друг держал меня за руку. Конечно же, я никого не узнавал, да и кого я видел в 1970? И в то же время, все лица были мне знакомы, ни одного чужого. Так и с домами – я не узнавал их, но когда остановился перед одним из них, довольно новым, с лестницей в три ступеньки и без дворика, который, как я помнил, был перед домом Хамзы, – я не сомневался: это именно тот, который являлся мне во снах и о котором я думал при пробуждении все эти четырнадцать лет.