Пахомову надо было повернуть к высоченному, похожему на раскрытую книгу зданию министерства. Здание стояло вполоборота к потоку людей и машин, его бесчисленные окна напоминали строчки в этой книге. Он постоял перед «книгой», весело отметил неуклюжесть и этого своего сравнения и пошел дальше в шумной толпе, радостно открывая в себе полузабытую причастность к бестолковой толчее и одновременно какую-то озабоченность, которую с особой силой ощущаешь на центральных московских улицах.

Степан Пахомов третий день дома. Он уже пришел в себя и от перелета из Нижневартовска в Москву, и от поездки к Даше. Вчера весь день разбирал вещи, продолжал наводить порядок в своей квартире и все думал: а правильно ли, что он очертя голову сорвался, бросил все на полдороге и прилетел сюда? Так ли у них все вышло с Дашей, как он предполагал? Конечно, не так. А что поделаешь? Если бы не эта дурацкая телеграмма Бурова и его категорическое: «Приезжай, разберешься на месте», — он бы пожил в Нижневартовске до осени, как и намечал. Ну и что? Сдвинул бы роман, ведь работа пошла…

Вчера вернулся из командировки Буров, а сегодня сразу позвонил: «Давай встретимся, молодой отец». Степан послал его к черту, а вот сейчас шел на службу к Бурову в министерство и восторженно смотрел на москвичей. До условленного часа встречи еще оставалось время, и Пахомов свернул к старому Арбату. Как давно он здесь не был, не бродил по его любимым переулкам и улочкам!.. А еще три дня назад был в холодном Нижневартовске и не собирался в Москву. Приехать сюда его заставила та телеграмма…

Степан Петрович Пахомов получил телеграмму и долго не мог понять ее смысла: «Родилась дочь поздравляю мать здорова Буров».

Розыгрыш? Чья дочь? Какая мать? Почему «поздравляю»? Он еще и еще раз перечитал телеграмму, даже заглянул на обратную сторону листка, будто надеялся найти там разгадку. А потом, уставившись в свою фамилию, вдруг понял: да ведь все это касается его, Пахомова, и Степана сразу накрыло чувство страха, а затем злости и горькой обиды. Обиды на того, кто писал глупые слова телеграммы, будто в них, а не в этой оглушившей его новости было все дело.

«Идиот, кретин! — не сдерживаясь, ругал он Бурова. — Не мог позвонить! Неужели он не понимает двусмысленности моего положения? Ей двадцать четыре года, а мне почти пятьдесят… Да и отец липовый. Не первый я у нее и не последний… Какого черта он вмешивается? В своих личных делах запутался и других путает».

Пахомов давал разрядиться своему гневу, но уже понимал, что произошел обвал и он теперь не сможет жить так, как жил до этого. Но главное — двусмысленность его положения. Кто он на самом деле? Отец? Муж? И потом эта дикая разница в годах. Что они будут делать под одной крышей?