Так уже было с ним, и не один раз. Лет десять назад у него не ладилась работа над пьесой, и он сбежал из Москвы. Оказался в городе своей юности, где когда-то ему было хорошо. Он прожил там неделю. Нет, он не жил, а горел неделю. В нем выгорали шлак и муть, которые накопились за многие годы. И тогда все у него сдвинулось. Пошла работа над пьесой. Он почувствовал уверенность в своих силах, и жизнь и работа сдвинулись с мертвой точки. Тогда он преодолел стену.

Было немало и других недель, когда ему улыбалась удача, когда он делал такое, чего ему не доводилось совершить и за месяцы, и он хвастался перед собою: «Бог сотворил за неделю мир, а я написал пьесу! Его мир несовершенен, моя пьеса плоха, но это уже детали…»

Однако были у него и недели, когда, казалось, все разрушилось и его охватывало отчаяние. Какой лютой и страшной была неделя после смерти Лены! Может быть, в недельном цикле жизни человека есть какая-то закономерность, еще не постигнутая нами. По крайней мере, он, Степан Пахомов, всегда ощущал неделю не как календарную единицу, а как свой внутренний временной цикл, во время которого с ним происходят какие-то изменения. Он был уверен, что жизнь его не складывается из сплошного массива дней или лет, а состоит из мгновений, которые могут быть и часами, и днями, и неделями, но это обязательно те мгновения, в которые человек наиболее полно проявляет свою суть. В эти мгновения время спрессовывается, приобретает особый смысл, и человек проживает все то, что отпущено ему жизнью. Все остальные дни и годы он только готовится к этому мигу. Подтверждение своей догадки Пахомов находил в том, что человек перед смертью вспоминает не всю свою жизнь, а только отдельные ее моменты, по которым, как горы по вершинам, определяется и ценится жизнь.

Пахомов вышел с Кутузовского проспекта, перешел Калининский мост через Москву-реку и сейчас шагал по Фрунзенской набережной. Сюда он свернул потому, что здесь было меньше людей. Он брел вдоль каменных парапетов, отдавшись своим нелегким мыслям.

Думая о своей жизни, он не мог отделить ее от работы. Пахомов часто говорил: «Мои писательские неудачи ничто по сравнению с провалом всей жизни». Но на самом деле они — его неудачи и победы в работе — и были его жизнью.

Приступ отчаяния проходил. Не так уж все плохо у него, и не надо паниковать. Есть на свете маленький, теплый комочек жизни, которому он может отдать все оставшиеся у него силы. А его писательство? Куда же он без него… Он теперь как тот старый конь в чигире. Выпряги его, а конь все равно будет ходить по кругу. Так про себя говорил Иван Матвеевич.