Все становилось простым и понятным, и ноги сами просились вперед. Преодолев два брода и один паром, миновав ферму и форсировав ильмень, пережабину, а заодно и еще два неуказанных болота, держась подальше от баб и напрямую, чуток поправей, — я совсем запутался.

Ноги просились вперед не так охотно, и я страшно обрадовался, когда догнал какую-то колесницу. Если сказать, что это была арба, то, значит, ошибиться. Скорее, это была квадрига, на которой ездили древние римляне. Но вместо четырех белых коней ее влачил старый и важный верблюд. Шерсть на его боках была с детства протерта оглоблями, одно ухо оборвано, горбы висели, как пустые торбы, глаза были прикрыты, но голову он держал так высоко и гордо, как это не умеют делать даже самые важные турецкие генералы на парадах.

В этой самой квадриге дремал старик казах.

Я поприветствовал его вежливо, даже почтительно, — всегда лучше лежать, чем бежать, и лучше ехать, чем идти, — но старик дремал. Верблюд покосился на меня одним глазом и отвернулся.

Я взвалил рюкзак на задок колесницы. Верблюд мгновенно стал, будто его затормозили стоп-краном.

— Щава нада? — спросил старик.

— Подвези! — гаркнул я, подозревая, что казах глуховат.

— Садись. Болтаешь много. Башка — дурак, ноги — царь.

Старик подсунул мне пучок сена и подвинулся.

— Тур! — обратился он к верблюду.

Верблюд отрыгнул жвачку и принялся жевать, пуская зеленые слюни.

— Тур! — повторил старик.

Верблюд шевельнул единственным ухом и печально вздохнул.

Старик огрел его по плешивому заду суковатой палкой.

Верблюд бухнулся на колени.

Старик соскочил со своей квадриги и пнул лентяя в бок.

Верблюд икнул.

Старик еще раз вытянул его палкой, приговаривая: «Тур! Старый щерт!»

Верблюд ответил каким-то подозрительным звуком и отвернулся.

Тогда старик потянул его за веревку, привязанную к кольцу в ноздрях.