ПОРТРЕТ

Выставка Сомова в Третьяковке. Далекий реминисцентный мир. Дрожат на ветру последние листочки облетевших берез, целуются в боскетах кавалеры и дамы в пудреных париках, осыпаются бледные огни фейерверков над арлекинами в масках, киноварным румянцем горят щечки красоток, дремлющих на козетках в самых неудобных позах. И тут же портрет молодого человека. Красавец восточного типа. Глаза-маслины, коралловые губы, черные волосы ударяют в синеву, нежно-розовая девичья кожа. На пальце кольцо с изумрудом, за плечом небесная голубизна севрской вазы. Малахитовый халат заботливо раздвинут на груди, чтобы видны были монограммы на апельсиновой пижаме. Кустодиевские краски, серовская язвительность.

Он очень доволен, этот молодой человек, своим царственным великолепием. Кажется, он даже спокоен. Но в маслянистых глазах, в неясной улыбке сомкнутых губ — искательность и тревога. И вдруг я вижу его в синем полувоенном френче, в начищенных сапогах. Согнувшись, как сгибаются, чтобы не заслонить экрана, когда уже начался сеанс в кино, он пробирается среди гимнастерок и парусиновых блуз и почтительно передает начальнику папку или портфель и садится на краешек стула, готовый вскочить по первому знаку. Был такой тип — исполнительные порученцы из богатых семейств в годы нэпа. И самое удивительное — обретали свое призвание на этих холуйских ролях.

Все это я выдумала? Да нет же! Это написал Сомов. Сомов, которому не было дела ни до настоящего, ни до будущего, но который не мог лгать.

ОТТЕПЕЛЬ

Оттепель. На шоссе, на кофейном рассыпчатом снегу, змеятся выпуклые следы автомобильных баллонов. Вдоль дороги среди дня проверяют фонари, и на темном сером небе вспыхивают, расплываются и тают желтые круги. С черных веток падает на сугробы ватная ветошь слежавшегося снега. Под откосом проходит товарняк, долго тянется цепочка цистерн, припудренных еще не оттаявшим инеем. У калиток, где больше натоптано, стоят мутные бурые лужи, а вокруг уже лоснится мокрый черный асфальт.

А завтра вся дорога станет дегтярно-черной, как в начале апреля, и черные ветки застынут, врезанные в низкое небо, и где-то на пригорке прорвется грязная кисея снега, вылезет черная рыхлая горбушка земли. И опять, как много раз прежде, удивишься, что черный цвет — весенний, а белый — мрачный траур зимы.

БУДНИ

Не люблю воскресенья. Дни несбывшихся надежд и пустых ожиданий. Безвольные толпы слоняются в парках, на улицах, в универмагах, надеясь на чудо. Оно не приходит, Можно ли выскочить из обыденного в заранее назначенный седьмой день недели?