— Вот что наделали песни твои… — сказал Новиков, подойдя к Филину.

А тот бестолково ответил:

— Школа… — и развел руками.

И вдруг будто током дернуло. Олег предложил включить в список женского личного первенства Нину Тарасевич. Стало тихо.

Пауза затянулась, и наконец Чулков спросил:

— А не слабовата она?

— Я думаю, мне виднее. Я тренер, — сказал Олег.

— Она у нас меньше года, — буркнул Филин.

— Ну и что же? Она же раньше занималась в школе ВВС.

— По-моему, в нашей школе есть ученицы гораздо способнее этой дамочки, — сказала Аллочка.

— Назовите.

— Люба Стужина очень способная, — сказал Девлашев.

— Она отбила сердце.

— Это не смертельно, — заметил Чулков, — через неделю пройдет.

Новиков слушал этот спор, держась за спинку стула Филина, и боялся поднять глаза на Шурочку. Не случайно все ополчились на Тарасевич. Значит, в школе знают, догадываются? Не было ни одного намека на пристрастное отношение Олега. Разве что Аллочка? Но и тут не поймешь, — просто ли бабья зависть к хорошенькой женщине или осведомленность. Шурку надо выручать.

— Мне кажется, — сказал он спокойно, — такие споры мы раньше решали голосованием. Кто за Тарасевич?

Шура, сразу подурневшая, как будто краску слизнула с губ, потянула его за рукав.

— По-моему, Тарасевич нужно записать на личное. Она сможет…

Никто не произнес ни слова, не переглянулся, но по внезапному молчанию Новиков понял, что все смущены. Олег с каменным лицом продолжал чинить карандаш на газете и, кончив, молча собрал стружки в кучку. Аллочка не выдержала напряженной тишины.

— А что ты знаешь о Тарасевич? Ты с ней занималась?