– Вот, умирание… – сказал Виктор Алексеевич.

– Да… – растерянно сказала Даринька, пряча лицо в платочек. – Господи, как все горько…

Стояли на пустыре, в дожде, чего-то ждали. Даринька старалась вызвать в себе образ отца… и не могла, не помнила. Корила себя, что не попросила у старого дворецкого показать его портретик, так тогда растерялась. Думала: «Он у Господа… у Господа ничего не пропадает».

– Только дух оживляет тленное… – сказала она с собой.

– Хоть бы видимость порядочности… скотство!.. – раздраженно воскликнул Виктор Алексеевич.

– Для чего же видимость показывать, если здесь нет!.. – ответила Даринька тоже раздраженно. – Они и живые – мертвы!.. у них здесь… тлен! – вскрикнула она, стукнув кулачком у сердца. – Иони… тут?!.. Какая на… – она хотела сказать – «насмешка» – …испытание!.. как это тяжело!..

Ждали чего-то у церкви. Прошла баба, завернув на голову подол. Окликнули ее, но она оказалась бестолковой, никак не могла понять, чего им надо. А они спрашивали, нет ли здесь стариков, кто мог бы что-нибудь им сказать об усопшем болярине Феодоре… Она и не слыхала о таком. Что-то, наконец, уразумела и показала на задворки попова дома: «Там просвирня тулится в сараюшке, чего, может, и знает».

Насилу они дозвались: просвирня была глухая и нездешняя, а с «того конца»… Дали ей рубль.

– Приход бедный, господа на церкву не подают… утираны… что ли.

Народ ходит на тот конец, там московский подрядчик богатую церковь воздвиг, и батюшка там другой, «не наш колючий», служит благолепно и вразумляет. Была тут до нее старушка просвирня, да померла, – «она про господ сказывала, да я призабыла… про девицу сказывала, дьяконову сиротку, она к барину в Москву уехала». Ничего больше не дознали. Да что и узнавать, – все известно.

Прошли к поместью. Усадьба была обнесена с казовой стороны решеткой, местами уже раздерганной. Стоял остов въездных ворот: каменные столбы с рыжими тычками, для фонарей. В пустой аллее, в глубине, белелись колонны дома, гоняли в визгливом лае две борзые. Дождь барабанил по лопухам. Прошел мальчуган лет четырнадцати, босой, с подкрученными мокрыми штанами, в облепивших ноги семенах. Был он в матроске, с удочками, в накидке. Небрежно оглядел их, – видимо, барчук.

– Скажите, это чье имение?.. – спросила Даринька.

– Наше, Велико-Княжье! – бросил мальчуган и приостановился. – А вам кого надо?..

– Нам, голубчик, ничего не надо, – сказал Виктор Алексеевич, – а ты вот что скажи…

– Почему говорите мне – «ты»?.. я не привык к «тыканью»!.. И вовсе я вам не «голубчик»!..