Светлый фон

Было любопытно слушать. Но вот, золотарик-немец… не Франц-Иоганн Борелиус? Егорыч того ювелира знал. Звать его, это точно, Франц Иваныч, человек мудрый и ученый, нелюдим только, кого хорошо не знает… давно что-то не захаживал, а то вроде как бы друзья с ним были, очень все понимает, и «масленицы» глядеть любил, всегда раньше покуповал, для радости… только вот слух был, обокрали его, все его камушки унесли. А жил у Николы-Мокрого.

– У Николы… Мокрого?.. – переспросил Виктор Алексеевич, вспомнив, – тот, пачпортист, поминал Николу-Мокрого!..

– Совсем неподалеку… Николы-Мокрого церковь, невысокенькая… Да он будто уж отрешился.

отрешился.

– Что это – «отрешился»? работу бросил?..

– Отрешился… – повторил внятно Егорыч, – значит, – помирать готовится.

Отрешился…

– Почему – помирать готовится?.. опасно заболел?..

– Этого я не знаю. Давно, говорю, не бывал… а стал в нашу церкву ходить. И чудо у него случилось… Все нелюдим был, а теперь и вовсе отчельник. Церковный мне сторож намекнул, а про него, значит, он не знает, проживает где. И сторож наш тоже крепкий, из его слова не вытянешь.

– Что же у него случилось, какое чудо?..

– Угодник-батюшка самый редкостный камушек его от воров прикрыл, не могли увидеть… собой прикрыл. С той поры и стал в нашу церкву захаживать. Раз его видал издаля, совсем уж он нелюдим, в себе хоронится. Не стал их беспокоить, а после не видал. Спросите у сторожа, может, чего и скажет… да сурьезный, как тоже подойтить.

собой

– Говорите – собой прикрыл?.. – залюбопытствовал Виктор Алексеевич, связывая почему-то это «чудо» с тем, с Даринькой… и – еще – с тем «чистейшим», чего искал, не уясняя себе: «Самый редкостный и прикрыл!..»

собой прикрыл

– Рассказывали так, от сторожа слыхали. Бывает это у нас, сколько пропаж находили… помолебствуют – ан и нашли!.. Толканитесь…

– А за «масленицами» непременно пришлю! – радуясь чему-то, сказал Виктор Алексеевич.

Пошел к Николе-Мокрому, раздумывая: «Зачем теперь мне Борелиус?.. даже вон „отрешился“… самый редкостный и прикрыл!»

прикрыл!

Раздумывал – и что-то его тянуло. Светилось в нем – «не мыслью, а каким-то ощущением» – определял он, рассказывая: