Он не уходил, – видимо, ожидал, что ответит «невежа». Виктора Алексеевича раздражила заносчивость мальчишки.

– Простите, милорд… – вы, кажется, принадлежите к историческому роду…… и должны знать, что в этой захудалой церквушке покоится прах ваших славных предков… и в какой же мерзости запустения!..

– П-шли вы к черту!.. – взвизгнул мальчуган и побежал.

Они остолбенели.

– Надо было!.. – с сердцем сказала Даринька.

В тот же день выехали они в Москву.

XLII Круженье

XLII

Круженье

Не хотела их отпускать Москва. Столько объявилось мелочей, покупок – пришлось задержаться и снова отложить «новоселье» до следующего воскресенья.

Поездка разбила Дариньку. Пролежав два дня, она сказала, что хочет поговеть, едет в Вознесенский монастырь, там ночует у знакомой монахини. На другой день она вернулась успокоенной, просветленной, очень хотела есть, но сперва вкушала теплую просфору, особенно душистую, «вознесенскую», и запивала кагорцем – теплотцой. С удовольствием ел просфору – «удивительно вкусная!» – и Виктор Алексеевич и запивал кагорцем. Нашел, что это «нечто классическое, сохранившееся от тысячелетий, священное… чистейший хлеб и чистейшее вино!..». У греков был даже особый глагол для этого «соединения воды и вина»… Даринька сказала:

– Это «омовение уст» после принятия Святых Тайн, теплотца… Да, это древнее установление, Христос освятил его.

Виктору Алексеевичу стало неловко за свою «вычурность»: все у него неопределенное, а у ней – ясное и простое, без всякого сомнительного «нечто».

Даринька отдалась заботам: надо было всем привезти гостинцев, порадовать. Она составила список, кому – чего, и смутилась, можно ли истратить столько. Он поглядел список и удивился, как все продумано.

– Ты хозяйка, у тебя свои деньги, делай по своей волюшке. Получаешь с твоих бумаг больше 600 рублей в месяц. Мои средства, жалованье… мы теперь богачи.

– Это страшно, богачи… – сказала она. – Мы должны жить…

– …и будем жить так, чтобы не было страшно, – прервал он ее. – Тебя радуют чужие радости, и радуйся. Ты ангел, если есть ангелы.

– Ты же видел, хоть одного! – сказала она с улыбкой. – Ну, теперь мы раскутимся и будем кутить всю жизнь! – вышло у ней и нежно, и задорно.

– Да, я видел.