Перед ним поставили бургомистра Юстина. Теперь не горели угольями из-под в скобку подстриженных волос его глаза. Они словно погасли, но смотрели мужественно.

— Зачем позволил попам править старой радой и городом?

— Они пришли с королевским войском, — твердо сказал Юстин. — И рада сдалась. Я не хотел больше всех. Но я человек. Я слаб.

— Брешешь, пёс, — возразил Юрась. — Ты вот на этих взгляни. Вот слабость человеческая. Выбросили вас, как навоз из стойла.

Суровое, несмотря на развращённость, иссечённое шрамами и отмеченное всеми пороками лицо Юстина не улыбнулось.

— Они ещё придут. Скоро, — больше с грустью, чем с угрозой молвил он.

— Я затворил все врата. Отныне земля Городни — земля справедливости.

— Надолго ль?.. Но... мне жаль, что я не смогу посмотреть, как это будет.

— Почему?

— Потому что — а вдруг человек не такая свинья, как я думал.

— Хорошо, — после паузы произнёс Христос. — Развяжите его.

— Напрасно ты это. Я бы убил. Потому что, когда они вернутся, я ведь буду такой, как прежде.

— Ну и счастливо. И, потом, я не ты.

Бургомистр повесил голову.

— А этих — на виселицы, — злобно предложил Петро.

Христос смотрел на людей и с каким-то облегче­нием видел в их глазах замешательство.

— Ну... эно... чего вы? — спросил дуралей Пилип.

Из молчания начали вырываться отдельные звуки.

— Чёрт его...

— Не доводилось.