— Василий я, Адеркина Константина сын. Отец мой — правая рука начальника Центральной электростанции Волжских заводов, первый помощник старшего мастера Павла Александровича Хорошева.

— Это чё за должность така — права рука? — со злобным лукавством спросил казачина и отпустил поводья. Конь, почуяв волю, двинул вперед, сбив Василия с ног, и затанцевал над поверженным, еле тот успел убрать ноги из-под звякнувших о смерзшуюся колдобину конских мохнатых копыт.

Будто чтобы остепенить коня, казак наотмашь стебанул нагайкой, все три хвоста которой прошлись по Ваську. Жгучая боль опалила парня, но не до обиды тут было: не о себе, о раненом товарище думал Василек.

— Разрешите, ваше благородие, объяснить! — будто и не хлобыстнул его тот, быстро вскочив на ноги, прокричал Василий.

— Чё орешь? Чё орешь, скаженный! — не унимался старшой.

— А насчет правой руки поясненье дозвольте дать. — Василий притопнул ножкой, склонил голову к плечу и принял позу, ну ни дать ни взять — половой в трактире перед разбушевавшимся купчиком.

Все это казаку было как маслом по сердцу: нагнал, мол, сразу страху, нелюдимость из тебя ажно единым духом вышибло. Шут, мол, с тобой, поясняй. И даже осклабился. Василек уловил эту перемену к лучшему и, словно солдат на плацу перед фельдфебелем, отрапортовал:

— Как есть, ваше благородие, у кажного хозяина в лавке, к примеру, или там как у нас в трактире Спиридонова на большаке, правая рука — приближенный, особо доверенный служка, там кассир али половой, так и мой отец, Константин Адеркин, самый верный пес его высокоблагородия бывшего его императорского величества морского офицера старшего ранга. Кого хошь спросите, да и мой хозяин с ним ажно ручкается.

— Запел, мерзавец. А то ишь, глазищами зыркать да ухмылочки выламывать, — и казак, уже «любя», для порядка, не очень сильно вытянул плетью Василия по плечу и ноге.

Напарник огрел своей плеткой возницу, развернул коня, заехал с другой стороны, сделал лапищей «общую смазь» по физиономии лежавшей в беспамятстве Маринки, хохотнул и опустил свою плеть на круп прядавшего ушами от холода битюга. Тот с силой рванул телегу и пустился в галоп так, что возница за ним еле успевал.

Василек не побежал догонять телегу. Он развязал платок и вынул серебряную полтину. Казак понял его, схватил деньги, шуганул коня. И пьяные казаки продолжили свой путь. Только тогда Василек пустился догонять своих.

Удивительно об этом писать спустя много лет, но тогда он был искренне счастлив и забыл и плети, и все иные обиды казакам, думая лишь о том, что так удачно получилось, не стали ворошить раненую и не увидали бинтов и удалось все это скрыть от казаков, которые бы до смерти избили раненую, не посмотрев на ее состояние.