— Пальцы убирай. Молоток ведь! — бросил над ухом Голубов.
Активисты нервничали, поглядывали на шоссе, откуда ожидалась колонна.
— Точка. Двигаемся навстречу! — скомандовал Елиневич.
Все набились в кузов. Музыченко стронул грузовик, помчал через площадь мимо почетных могил. На более старом, более заветренном холме Конкина алело что-то яркое, сходное с тюльпанами. В дни поминальной фоминой недели положил кто-то безбожнику Степану пасхальные крашенки; сороки расклевали их, но скорлупа сверкала под солнцем.
Елиневич с Голубовым подняли древко, уперли торцом в округлую, скользкую крышу кабины, ветер с удара развернул полотнище; Музыченко показывал класс, уже мчал через виноградники, а новоселов все не было.
Новоселы стояли в степи. От головы колонны неслось:
— Лидка Абалченкова рожает.
— Нашла время!
— Угадалась.
— Всю утру гацала с подолом в зубах — и на!..
Наскакавшись перед Тимуром — самой чистой своей любовью, своей розой-фиялой, — Лидка стала разрешаться в машине, где сообщила вдруг мальчишке-водителю: «Ой, сейчас ребеночек пойдет». Малец тормознул, вылетел из кабины от Лидки, шоферы переволокли ее через кювет, бабы погнали их и прочих мужчин. Развернутое под небом тело Лидки было беспомощно-бесстыдно, глаза упирались сквозь натекающий пот в Марусю Зеленскую и Щепеткову, черная краска с бровей, красная с губ смешивались, и надо всем этим стояла колонна, оседал тракторный и автомобильный газ. Гидроузловская тетка-трактористка включила свой гусеничный «С-80», — запускала на полные обороты, глуша вой роженицы, не положенный чужим ушам.
Мотор смолк. Над степью заверещал неопытный голос, вплелся в шум мира; и мужчины, перемигнувшись, откидывая полы пиджаков, полезли за поллитровками. Дескать, «раз освятилось место — начинаем жить здесь».
Лавр Кузьмич оглядел курящих вдалеке, сбитых отдельным косяком кавалеров, не однажды знававших Лидкину доброту, вслушался в набирающий звона, веселой наглости плач младенца и отметил:
— Наш, кореновский, орет!..
Под общее гоготанье сверкнули брызги, выбитые ударами ладоней в донца посуды. Вместе с пробками летели капли на разогретую придорожную пшеницу. «Уж ладно, знай нашу милость, пробуй!» А навстречу, видный всем, мчался грузовик, бросал пыль, нес в высоте красное, стреляющее на ветру знамя.