— Ясно, понял. Предлагаю избрать новую ревизионную комиссию. Ваши кандидатуры?.. Да, еще просьба, товарищи. Видите на дверях ящичек? Пожалуйста, без смущения, опускайте туда свои предложения или жалобы в письменном виде. Мы их сообща обсудим.

Селу понравилось, как взялась мести новая метла. Тогда-то и выбрали Георге председателем ревизионной комиссии. Новый председатель колхоза остался доволен: комиссия — опора руководства, лучше Кручяну человека не найти, с надежными «тылами» и авторитет завоюешь, и доверие подчиненных. Этот штрих был необходим, как цветочек к модельной шляпке…

А потом случилось невероятное, никто и помыслить о таком не смел. Прошло с полгода или чуть поболе, как вдруг бабка Тудосия разнесла по селу весть: «Слыхали? Наш ревизор проворовался!» Говорили, видел кто-то, как посреди ночи он пробирался к себе домой через сады на окраине с охапкой колхозных виноградных тычек.

Доложили куда следует, участковый милиционер, член правления и один из колхозников пошли разбираться. Тычки нашли и пересчитали, доказали, что они — часть общественного достояния: свежеочищенные и сделаны из акации. Определили даже, с каких деревьев срезаны. Обнаружили их у Кручяну на участке: тычки торчали в земле, а виноградные кусты были к ним привязаны кусками джута.

Сидя за праздничным столом, Никанор думал о кручяновских тычках и своих недокопанных ямах под виноград сорта «Лидия», и о винограднике Георге, и вообще об этой жизни, которая бьет крыльями, как птица, кажется, лишь руку протяни — и вот она, твоя! А хватанешь — останется на ладони одно рябенькое перышко, и жжет оно, дымится горьким дымком…

Нетрудно было доказать, что тычки колхозные. Правление и шесть гектаров земли вокруг огораживала живая изгородь из боярской акации, тянулась километров на пять-шесть, из нее и решили наделать тычек для виноградника. Зачем каждый раз попрошайничать в лесничестве? Смотрите, какие вымахали деревья, к тому же акация надежна, долго не гниет.

За каждую тычку колхозникам начисляли по 0 рублей 03 копейки, потому больше всех возмущались Георгием в бухгалтерии, да и сами колхозники ворчали: за три копейки так исколешься, места живого не останется, несчастных брезентовых рукавиц, и тех не допросишься, готов рубль дать, лишь бы не возиться с колючками, — а ты, Георге, председатель ревизионной комиссии, приходишь ночью и тащишь их к себе на огород!

Давно это было. И сельчане, когда-то ругавшие технику безопасности, не знали, что ответить жениху теперь, когда Георге умер. Для того ли провели они целый день в доме, чтобы вспоминать, как тот опростоволосился с грошовыми жердями? Уж кто-кто, а Георге искупил вину — и тюрьмой, и пьяным угаром, и грехом — любовью. Мэй, как корежит человека жизнь, стоит ему веру потерять — невзрачное паленое перышко с ладони…