А на деле что вышло? Баде Каранфил перекрестился кое-как, словно от мухи отмахнулся, да промямлил:

— Он уже того… вроде как помер…

Спрашивается, чем он лучше Прикопа? Или здесь что-то другое кроется? Ведь род людской, сколько помнит себя, войнами да раздорами тешится, мог попривыкнуть к кровавым забавам. Потому, наверно, и выветрился из баде Каранфила дух борьбы? В самом деле, что за охота драться, восставать, если всякие летающие железяки так и метят проткнуть тебе темечко? Воскрес-то пока один Христос, знаете ли, и то через трое суток после удара копья, а попробовал бы он из-под бомбежки вознестись!

Так что, как говорится, каждому времени свое: лежит мертвое тело, аккурат к месту пришлось, прямо в борозде. Ну и пусть лежит, а мы тихохонько-смирнехонько разойдемся по домам. Один Прикоп здесь, в поле, воин — ощерился и замер, неказистый недотепа. Надоело ротозейничать, блеснул по-волчьи глазом и сорвался, как гончая, рыскать по балкам, оврагам, воронкам да рытвинам — не найдется ли какой штуковины-диковины?

А наши все хороводились, и каждый со своим соображением:

— Может, на спину повернуть? Не поймешь, чего с ним. Глянуть бы, куда задело…

— Как думаешь, пулей его или осколком?

— На виске рана, не видишь, что ли?

— Не о ранах бы говорить, а о душе, бре. Знать, и охнуть не успел, сердешный…

Что они воду в ступе толкут! Я не утерпел и сунулся вперед:

— Чего ж вы стоите? Поднять его надо и отнести, а то муравьи съедят! С самого утра лежит… это я его нашел!

Не помню, кто закатил мне подзатыльник:

— А ну, сопляк, марш отсюда. Вертятся тут под ногами.

Отлетел я в сторону, вижу — перед глазами чей-то подол. А-а, юбка бабушки Мэфтулясы… Ух, от обиды даже горло свело! Но теперь, когда я состарился, другое думаю; кажется мне, что обычными, простыми словами, какие слышишь каждый день, отгоняются на время страхи, горе, скорби. Выходит, правы были мои односельчане, незатейливые их разговорчики были не пустозвонством, а чуть ли не ворожбой…

Не знаю, кому я подвернулся под руку, только никак не мог выпутаться из Мэфтулясиной юбки. Саму старушку подхватили под руки две женщины — как с креста снятую, от плача она совсем обессилела.

— А-а-а, где же ты, маленький моо-ой…

— Потише вы, не слышно ничего! Поглядите сюда… кто-нибудь знает его? Ближе, ближе подходите. Чей он? Да не все сразу!..

Это тетя Наталица подоспела; что, не верили? Не станет ее сынок дорогой зря народ мутить. Вот, удостоверьтесь: «У нас мертвые, у нас раненые…» И слышим:

— Ну, которые тут в положении — мотайте-ка отсюда, бабоньки, что даром глазеть. А то жуть возьмет, не стряслось бы беды, упаси господи.