– С живого не сниму, – тихо сказал отец Венедикт. И сунул ключик в складки рясы.

Полоз принужденно улыбнулся:

– Все же пришлось присутствовать на казни, святой отец…

– Не на той, на какой тебе хотелось, – отозвался отец Венедикт. – Да и не казнь это, а… уборка нечистот.

– А вот это вы зря, – серьезно возразил он. – Всегда следует уважать противника… По крайней мере настолько, чтобы выслушать его перед концом… А вы, господин Викулов, согласны со мной? – Он опустил ногу, сел удобнее, наклонил набок голову.

Страха в его глазах не было.

Но и у меня не было. Прежняя тяжесть растаяла. Осталось лишь досадливое нетерпение, с которым обычно хочется вытащить засевшую занозу. Будет неприятно сперва, но потом – облегчение. Надо только прижечь ранку, чтобы не осталось заразы. Я прижгу ее с сознанием, что уничтоженный мною Полоз больше никогда никому не принесет вреда.

Я вынул пистолет, сдвинул до конца ползунок регулятора мощности и муфту фокусировки. Теперь можно было уложить наповал мамонта.

Полоз наблюдал молча.

– Шли бы вы отсюда, ребята, – сказал отец Венедикт.

Но Чиж не двинулся – стоял, расставив ноги и глядя на свои разбитые башмаки. А Петька плечом прижался к моему левому боку.

Полоз сел поудобнее. Смотрел на меня не отрываясь. Он был в мятых брюках, в старых туфлях на босу ногу и в засаленной клетчатой рубахе. И правда будто житель Пристане́й. Но это был Полоз. Он смотрел мне прямо в глаза. Змеиными своими зрачками.

– Бесполезно, – сказал я. – Ты хороший гипнотизер, но сейчас не уйдешь. – И поднял пистолет. Петька прижался ко мне плотнее.

Полоз бархатно так, сочувственно проговорил:

– Надо ли стрелять, Питвик? Выбейте полено из-под колеса, и делу конец…

И правда, этого хватило бы! Мосток с рельсами уходил к воде наклонно, тележку сдерживал только сунутый под колесо деревянный брусок. Выдернуть – и тяжелая тележка, набирая скорость, покатит к отвесу. А глубина здесь – сразу. Бывший овраг…

– Нет, – сказал я. – Лишняя гарантия не помешает. Ты слишком изворотлив.

– Ну стреляй, – согласился он с коротким зевком. – А ты когда-нибудь убивал людей? Не боишься взять грех на душу?

– А ты не человек. Ты воплощенная гнусность. Садист и некрофильская дрянь! Тебе мало было мучить отдельных пацанов, захотелось государственного масштаба… Откуда столько ненависти в одном… в одной оболочке? Что за дикий вывих природы?

Признаться, он своими зрачками все же тормозил меня. Я ощущал, что растет неуверенность. И тогда представил огненный шар над черным пароходом и взлетающие в горячий воздух ребячьи тела. А еще – как у кладбищенского забора вжимается в травку Сивка-Бурка: «Дядечка, не надо!» Тряхнул головой, двумя руками поднял «ПП». Петька у меня под боком сжался.