— Чтобы судить об этом, надо, пожалуй, стать каплей воды.
Ингрид устремляет взор в речную даль:
— Ты знаешь, почему сегодня двое учеников не явились на репетицию?
— Ты уходишь куда-то в сторону…
— Наоборот, я задаю наводящий вопрос. Так знаешь?
— Откуда мне знать! Они же мне не говорили.
— Мне тоже. Но говорили другие.
— И что же они говорили?
Ингрид, согнувшись, прячет лицо в колени.
— Мой директор, коллега по работе, не очень расположенная ко мне, и еще несколько человек сказали, что родители не хотят, чтобы их дети находились под влиянием людей, не способных упорядочить свою личную жизнь. В деревне, мол, говорят, что лейтенанту мало одной женщины, вот он и завел себе учительницу, а та вешается ему на шею, хоть и знает, что у него есть другая…
— И это сказал твой директор?
— Об этом в деревне шепчутся многие. Герман Шперлинг просто честнее других и высказал все вслух.
— Проклятые ханжи! — восклицает Юрген и вскакивает, засовывая руки в карманы. — Все им надо вывалять в грязи независимо от того, касается это их или нет… А ты? Что думаешь ты?
— Я люблю тебя, — тихо отвечает она. — Но…
— Что «но»?
— Сядь, пожалуйста, — просит Ингрид. — Мне не хочется разговаривать, глядя на тебя снизу вверх… Я люблю тебя, хотя знаю, что есть та, другая. Вот я и жду, когда ты примешь решение. Я не торопила бы тебя, но жить в вечном ожидании не могу, да и не хочу. И заговорила я об этом не потому, что боюсь ханжей. У меня есть любовь, но есть и гордость…
Юрген сидит рядом, смотрит в воду, бурлящую на камнях.
— Но ведь все решено, — говорит он наконец. — Почему же ты меня мучаешь? Почему все вы меня мучаете? Я же не камень бесчувственный. И если ты считаешь, что мне просто недостаточно одной женщины, что я…
— Если бы я так думала, я бы никогда не полюбила тебя. Может, и посидела бы рядом, вот как сейчас, и только. — Она распрямляется и задает вопрос: — Или ты думаешь иначе? Не обманулась ли я в тебе? Может, ты смотришь на наши отношения как на обыкновенную интрижку? Если это так, скажи, Юрген, немедленно скажи!
— Ингрид…