Страх пришел недавно, после той ночи с Бояркиным. Теперь Александре предстояло упасть на колени, познать лик другого Бога — Бога гневного, наказующего. И женщина пугалась, медлила с открытым покаянием. В этот последний месяц она жила в смятении и растерянности.

Все осложнилось для Александры. Вдруг увиделось, с испугом узналось, что так недоступно высоко поднялся над ней, грешной, ее муж, что теперь она перед ним — живым или мертвым, только постыдной грязью.

… Она шла, не смея вызвать образ мужа перед собой, теперь он стал пугать ее. Ровным сильным шагом месила сапогами раскисшую дорогу и шептала слова, что пришли как приговор, как первое наказание из тех, которые надлежит принять ей: «Каждый бы час жить тебе с оглядкой на Матвея. Забывалась ты… Вот и ушел муж вперед, а тебя вишь какое путо держит. И не догнать, не поровняться…»

2.

Бежал впереди Валет, по-прежнему шумели оседавшие снега, и с тем же тонким стеклянным звоном тихо журчали в логовинах ручьи — пожалуй, довольная подходила Александра к райцентру, наговорилась она с собой вдоволь.

Солнце встало, легко выписывало свою круговину по весенне-чистому голубому небу.

Воскресный базар уже начался. На небольшой покатой к Оби площади с обезглавленной каменной церковью медленно шевелилась грязно-серая толпа, шевелилась как-то вяло и почти молча.

Вспомнились Александре иные, довоенные базары, она не раз ходила на них и с отцом, и с Матвеем. Бывало, как бы по согласью приоденется пришлый народ. Бывало, весело шла торговля — держался еще на районном Торжке дух старых годовых ярмарок.

Видно, навсегда утратилось прежнее.

Возле наглухо заколоченного деревянного киоска — до войны медовуху в нем продавали, и Матвей уж никак не обходил киоск, торчала высокая грузная фигура милиционера в черном полушубке. И, помня о грозном блюстителе порядка, люди сдавленными голосами назначали цену, торопливо платили и прятали деньги, суетно перекладывали покупное и как-то воровато уходили с площади.

Сразу виделась, тотчас бросалась в глаза эта тихая, но нахальная жадность, которую подняла на базарах и толкучках война. Александра вздыхала: как теперь портится народ дешевым рублем, этой дороговизной…

— Почем молоко, баушка?

— Дак, поди-ка не знашь… Четвертна за литру.

— Ты, деда, за сколь муку продаешь?

— А четыреста целковых за пудовочку. Навяливать не буду, сама видишь, что мучка первый сорт… — гудел могучий старик у больших санок с мукой.

«Два месяца мне работать!» — ужаснулась Александра.

— Тетка, масло продажно?

— Что у людей продажно, то са-авсем не важно, а у меня всем маслам масло!