Андрей едва успел свернуть цигарку, как приятель вернулся.

— Будто по заказу в нашу сторону драндулет! Сиди, сиди, Андрюха. Пока там разгрузят, пока нагрузят — подождать велено. А подождем, подождем, мы ж человеки негордые. Ты знаешь, я шоферу сахаришку пообещал — сходу мужик руки поднял!

— Везучий ты…

Они прождали около часа. Когда пришли к железнодорожному пакгаузу, молоденький шофер уже завел свою полуторку и теперь обходил машину, зло пинал сапогами лысые покрышки колес. Качая головой в промасленной шапке, ворчал:

— Не знаю, как моя тачка. Дорога ж совсем упала. А потом, упреждаю мужики: далеко-то я вас не прокачу. — И он назвал деревню.

— А вам дальше, небось?

Степан кивнул.

— Дальше.

— Эвона… Ну, как хотите. Лезьте в кузов, за ящиками места хватит. Я соломы побольше набросал — сойдет там! — Шофер пригляделся к Андрею. — Извини, браток, в кабине орсовский начальник. Совсем без ноги, тоже фронтовик.

— Сколь ни прокатимся, а все вперед, все ближе к дому! — бодро успокаивал Степан и сам себя, и Андрея, когда они тряслись по раскисшей дороге. — Выше нос, сержант! Пулечки над нами не свистят, мин на дороге нет — терпимо-о…

— Вполне! — ухмылялся Андрей.

В названную шофером деревеньку они приехали еще засветло. Степан отдал шоферу сахар, коротко поблагодарил и, вот что значит разведчик, повыспросил у того же шофера буквально обо всем: кто начальствует в деревне, ходят ли сейчас по тракту обозы, а если ходят, то где тут постой для ямщиков. После сахара шофер оказался разговорчивым, на все ответил самым обстоятельным образом.

— Дак, у бабки Соловьихи тут ночлежна. Вон там, елова лапа-то над воротами. Раз лапа — ночь в полночь заходи — примут!

Солдаты вызвали настоящий переполох в этой маленькой деревеньке, плотно окруженной зеленым сосняком. Вдруг будто бы по сговору, кажется, все наличные живые души высыпали на единственную улочку. Кучками и одиночно стояли у разбитых ворот, у распахнутых калиток старики, старухи, бабы, девки и, уж конечно, вездесущая ребятня. Удивление, радость, открытая тоска, мрачная зависть и невольные слезы — все мешалось в распахнутых людских глазах.

Медленно, повинно шагали Степан и Андрей в конец деревеньки. Вон они, девки, кой-как одетые, кой-как обутые, измученные тяжелой мужской работой. Стоят с жадными, пристальными глазами, шепчутся, силятся зазывно улыбаться. Да… Глазки-то строить за войну разучились…

Андрея вдруг захватила какая-то новая, глубинная боль. Ах вы, девочки-припевочки… Знать, много повыбивало женишков ваших. Как это девчонка в вагоне пела? Села — это уж за Омском, в поезд, оттаяла в кругу шумных солдат — чаем ее напоили, накормили досыта, словами заласкали… С плачем в глазах и голосе выкрикивала страшную частушку: