Андрей потоптался у вагона, попросил извинить, если что не так, и тоже грустно улыбнулся провожатому. От курева старик отказался и в своей тайной зависти, едва сдерживая слезы, почти убежал в свою служебку.

Они оба, пожалуй, растерялись, когда неспешно расположились в этом маленьком зальчике ожидания. Долго сидели на грубом деревянном диване молча. Диван много раз закрашивался, на высокой спинке виднелись толстые натеки бурой краски, но сиденья-то были вышорканы, и Андрей рассматривал вырезанные ножом слова. Некий Коля, уходя на фронт, клялся в любви Голубевой Лизе. Дата клятвы военной поры проглядывала совсем отчетливо. «Может, того Коли уж и нет давно, где-нибудь пал смертью храбрых… — разом загрустил Андрей. — А каково теперь той Лизе Голубевой, вдруг да и она любила».

Они не знали и не торопились узнать, как будут попадать на далекий лесной кордон. Долго молчали, притихшие и растерянные. Здесь, именно здесь, в этом особом молчании окончательно поняли солдаты, что кончился для них кошмар фронта, кончились нелегкие госпитальные дни, наконец, кончилось и то шумное солдатское окружение в поезде, которое составляло продолжение все той же, теперь уже вспоминаемой войны. Да, позади полная зависимость от жестких приказов командиров, от госпитальных врачей и лечебного режима, зависимость от службы железнодорожного пути — все, они свободны!!! Но именно эта, только что обретенная свобода, как раз она особо и угнетала. Теперь своя голова на плечах, теперь вы, мальчики, сами с усами. Отныне каждый раз в любом серьезном деле сообразуйтесь с собственным благоразумием, выверяйте необходимость поступков всеми там обстоятельствами мирной тыловой жизни.

Степан глядел в высокое станционное окно. На улице за низенькой штакетной оградой оживали под густым вешним солнцем старые сосны, сладко дремала поникшая у коновязи, запряженная в розвальни лошадь, ветер задирал в санях примятое золото ржаной соломы, рябил синеву воды в большой желтоватой луже, по краям которой прыгали шумные, наконец-то отогревшиеся воробьи.

Они пришли в себя, разом насторожились после того, как услышали близкий треск грузовика. В этом сильно знакомом треске было что-то от фронта, от разноголосого языка множества разных машин войны, и солдаты разом опомнились, обрели собранность, готовность действовать и подчиняться.

— Что, гвардии сержант… — Степан испытующе посмотрел на обретенного приятеля. — Возвращаемся, как говаривали в старину, в первобытное состояние. Да… Но нутром-то мы всегда будем солдаты — хорошие солдаты! Короче, Андрей, держись бодрей! Итак, вспомним для начала ту народную истину, что под лежачий камень вода не бежит… Степан порывисто встал, прищелкнул каблуками своих мягких хромовых сапог. — Ты сиди, сержант, понянчи свою ножку, а я в разведку. Вдруг да какая попутная!