Необычайно страстный тон Людмилы Александровны заинтересовал Синева.

«Что с нею? – подумал он и сам же себе ответил: – Эка развинтила себе нервы, барыня! Ни о чем не может говорить спокойно».

– Что же? – настаивала Людмила Александровна.

Синев пожал плечами:

– Это невозможно!

– Почему же?

– Да потому, что это французский роман… Какой же убийца – не профессиональный, конечно…

Верховская улыбнулась с сомнением:

– Как будто есть профессиональные убийцы!

– Есть, Людмила Александровна, в этом вы не сомневайтесь… Редко, но есть. Свет, голубушка, винегрет, составленный из весьма разнообразной гадости. Какой же убийца сумеет так хладнокровно рассуждать и действовать в виду своей окровавленной жертвы? Эх, Людмила Александровна! злодейства легки только у Ксавье де Монтепена, а на самом деле – вы понимаете: я могу быть судьей по этой части, у меня в переделке ух какие соколы бывали! – а на самом деле редкий злодей, свершив убийство, не теряется хоть на несколько мгновений до панического страха. Мне многие признавались, что первое побуждение после убийства – бежать. Бежать без оглядки, без смысла, без цели, лишь бы бежать! И с этим побуждением приходится серьезно считаться, даже бороться.

Верховская устремила на Петра Дмитриевича загадочный взгляд.

– Ну, а Раскольников? – сказала она. – Думаю, что Достоевский не хуже вас знал душу преступника… Что же? преступление Раскольникова, по-вашему, было дурно задумано и исполнено? и… и скрыто?

– А чем же хорошо-то, если человек в конце концов сам пришел с повинною и, заметьте, не по доброй воле, а загнанный, как волк, по пятам – хорошим следователем-психологом? Нет, Людмила Александровна! Русские интеллигентные убийцы еще умеют иногда обдумать и ловко исполнить преступление, но укрыватели они совсем плохие. Совестливы уж очень. Следствие их не съест – сами себя съедят.

Людмила Александровна уже не слушала его. Она думала:

«А я скрыла… ловко, рассудочно, расчетливо скрыла… и ни за что никогда себя не выдам… Ищи, ищи! за то тебе жалованье платят, чтобы ловить ветер в поле».

Но рядом с этою – торжествующею – ее томила другая, болезненная мысль:

«Да что же значит это мое проклятое или благословенное – уж сама не знаю – самообладание? Как? неужели он прав? неужели я холоднее – значит, хуже, безнравственнее, подлее всех убийц? Я? А!..»

И взгляд ее делался все острее и холоднее. И, презрительно усмехаясь, она прервала следователя язвительными словами:

– У вас мало фантазии; в вашем деле это большой порок. Вы никогда не выслужитесь, Петр Дмитриевич.

– Боюсь, что так, – печально сказал он.