„При 15-18-часовом труде плата работниц различных промыслов не превышает 30 руб. на своем содержании. Это мы приводим высший заработок, но бывает много ниже. Так, например:
1) Прислуга получает от 5 до 12 руб. в месяц при хозяйском столе.
2) Вязальщицы чулок зарабатывают от 10 до 15 руб. в месяц (на своем).
3) Прачка по 60 к. в день при случайной работе, а в месяц 6 руб. на хозяйском столе и 15 руб. на всем своем.
4) Белошвейки – от 10 до 20 руб. (на своем).
5) Цветочницы – от 6 (на хозяйском содержании) до 15 руб. (на своем).
6) Папиросницы – от 10 до 20 руб. (на своем).
7) Портнихи – от 10 до 30 руб. в месяц“.
В промысле же развратом – „самая плохая работница может получить в месяц до 40 руб., а хорошая получает 500–700 руб. в месяц“. Еще в 1871 году г. Михаил Кузнецов высчитывал, что женщина, эксплуатируемая в петербургском первоклассном доме терпимости, дает своей хозяйке ежемесячно 1 000 руб. и выше „валового дохода“. Из цифр этих совершенно ясно, что плетью обуха не перешибить, и – покуда экономическое положение женщины в обществе построено так, что проститутка сыта, а работница голодает, – до тех пор ни магдалининские приюты, ни благочестивые книжки, ни вразумительные визиты филантропов и филантропок к жертвам, павшим или готовым пасть, ни даже ловля разных негодяев и негодяек, торгующих „живым товаром“, и судьбища над оными, ни искусственные организации тощего „честного“ труда, – словом, ничто в оборонительном арсенале аболиционизма не в состоянии сколько-либо серьезно парализовать развитие проституции. И – уж само собою разумеется – еще менее способен задержать это развитие арсенал другой партии, тоже якобы антипроституционной борьбы: полицейский арсенал регламентации, совершенно разбитый в наши дни логическими наблюдениями западной социальной науки, с Ивом Гюйо во главе. У нас наиболее рьяным и громким врагом регламентации явилась в последнее время г-жа В. Авчинникова: рекомендую читателям ее блестящий реферат, направленный против профессора Тарновского. Более ранние бойцы русского аболиционизма – Елистратов, Ахшарумов, Покровская, Окороков, Якобий, Стуковенков, Никольский, Жбанков и др.
Работница голодна – проститутка сыта; заработок работницы кончается там, где начинается заработок проститутки; быть проституткою выгоднее, чем быть работницею; железный экономический закон, положивший идеалом человеческого труда „наименьшую затрату сил с наибольшею доходностью“, оказывается всецело на стороне проституции и ограждает ее от паллиативных атак морали крепкою бронею, стенами нерушимыми. И дырявится броня эта и расшатываются стены только там, где труд женский в оплате своей хоть приблизительно догоняет труд мужской, где повышается экономический ценз „женского сословия“, во взаимодействии с расширением образовательных и гражданских прав женщины. До торжества прав этих – экономическая проституция будет могуча, какие бы меры против нее ни изобретались. С торжеством их – она начнет гаснуть сама собою, потому что станет невыгодным промыслом. Если мужчина зарабатывает рубль там, где женщина 30 копеек, то остальные 70 копеек у нее есть соблазн, а гораздо чаще горькая необходимость приработать ценою своего тела. Но, если женщина зарабатывает тоже рубль, соблазн и необходимость эти исчезают сами собою, и к услугам проституции остается только крайне незначительный процент „прирожденных проституток“. Их генезис хорошо исследовали Ломброзо и Фереро (у нас Тарновский), но – по хорошем исследовании – впали в ошибку, уничтожившую все плоды их работы: исключения возвели в правило и единицы – в тип. Работы Тарда, Лорана, Лакассана, Франца Листа, А. Коха, Бэра разрушили правоверные теории о прирожденно преступной и прирожденно проституционной расах, столь модные лет двадцать назад. Что касается до „прирожденной проститутки“, то одна из почтеннейших русских писательниц по вопросу, убежденная ломброзистка, признается, что „расовые признаки“ наблюдала ясно выраженными только на трех женщинах из сотен исследованных ею за десяток лет. Словом, повторяю, не экономические привносы в проституцию столь незначительны, что их почти не стоит считать в составе „социального порока“: как скоро умрет экономическая проституция, слово проститутка потеряет свое позорное значение, ибо проституция станет тогда символом уже не антиморального промысла, но просто половой болезни, и проститутку общество примется лечить как опасную больную, как выродившееся существо с пониженным самосознанием.