Виктор Устинович, сцепив полные пальцы, положил руки на стол, застланный цветной, бумажного полотна, скатертью. Взгляд его опущен, лицо немотно выжидающее. Антон держал ладони на коленях, скользил безучастными глазами по предметам, не понимая, зачем он оказался здесь.

— Хорошо бы чаю с дороги, — предложил хозяин.

— Спасибо. Не треба, — устало выдохнул гость.

— Может, по рюмке?..

— Посидим трохи, — просяще ответил Антон.

Хозяин понимал, что молчать дальше нельзя, надо начинать разговор, и начинать должен он. Устало расцепив пальцы, поднес руку к горлу, разминая кадык, старался прогнать из горла загустевший холод. Словно подставляя голову под удар, сказал еле слышно:

— Не уберег…

Антон непонимающе поглядел на Алышева. Виктор Устинович продолжал спокойней:

— Моя вина…

— Я ни в чем тебя не обвиняю.

— Не доглядел.

— Служба есть служба.

— Он не должен был отдавать свою маску, — старался объяснить Алышев. — Никогда о себе не думает… — добавил недовольно, словно о живом.

Превозмогая боль, понимая, что если бы Юрий был чуточку спокойнее, не загорался доразу, не откликался на все так непосредственно, если бы хоть немного жил рассудком, умел усмирять порывы, то он, Антон, не сидел бы здесь, не вел бы этот невыносимо тяжкий разговор. Он понимал, что ничего уже не изменить, не поправить. Понимал, что Юрий и не мог быть другим, он неспособен ждать, пока кто-то за него сделает дело, поможет человеку. Понимал, что такие в скрутную минуту не раздумывают. Но сознание горько щемила мысль: «Если бы, если бы… Ну зачем он так, зачем?!» А вслух получилось иное:

— Его воля, его право…

Столько холодной отстраненности уловил Алышев в словах друга, что даже вздрогнул, впился взглядом в лицо Антона, подумал: «Каменный!..» Его поразило то, что человек, потерявший сына, так уравновешенно заключает: «Его воля, его право…» Глаза Виктора Устиновича обеспокоенно забегали — не тронулся ли?

Словно освобождаясь от необычного гнета, Антон вздохнул, откинулся на спинку стула, попросил, превозмогая обморочную усталость:

— Расскажи, как все вышло.

Виктор Устинович начал рассказывать, припоминая подробности. Антон слушал, видел все, что происходило, понятно, по-своему, на свой лад, но веря, что все именно так и было. Ловил себя на мысли, что ему то и дело не терпится остановить сына, попридержать за руку, но сын вырывается, убегает, крича разгневанно: «Я должен помочь, пусти меня!..» Антону припомнилось, как боролся с сыном «на пояса», когда тот прилетал в отпуск, и раздраженный выкрик Юрия: «Ишь, хватается!.. А то я тебя хвачу!» «Волчонок, истый волчонок!» — подумал тогда, любуясь его горячностью. Занятый наплывом памяти, на какое-то время перестал слышать Алышева. Спохватившись, переспросил: