— Спокойней. Я сейчас. — Ковалев встал, ища кого-то глазами, Кузину сказал: — Попробуем вступить в дипломатические переговоры.

Ковалев, всунув голову в раздаточное окно, поговорил с кем-то, затем нырнул в боковую дверь, оттуда прошел к буфету.

— Порядок. — Он вернулся к Кузину. — Шницели приготовят. Грибки есть. Водочки заказал.

— Это ты зря.

— Для встречи. По стопке.

— Бросил я это дело. Начисто!

— Со здоровьем плохо? На вид ничего.

— Время, брат, и железо ест.

Когда официантка поставила на стол грибы, а потом и маленький пузатый графинчик, Кузин потер ладони и крякнул.

— Ладно уж, за встречу. Только чтобы… — он показал глазами на графин, — первый и последний. А знаешь, мой Васятка осенью медведя ухлопал. Истина! Матерый медведище! Васятка со старенькой берданкой, а дружки его совсем без ничего, с палками. Вот ведь обормоты!

— Здорово! — восхитился Ковалев, все время думая: как Григорию Степановичу удалось миновать падеж? Возможно, он заливает, на пушку берет? — Да сколько ему лет, медвежатнику?

— В четвертом. Учиться, дьяволенок, никак не хочет. Снарядит его Анисья в школу, наказов всяких надает, а он как за порог — портфель в сено, а сам в тайгу. — Кузин рассмеялся, явно гордясь выходками приемыша. — Ну, давай! За встречу!

Поймав на вилку скользкий гриб, Кузин с хрустом прожевал его, потянулся за другим.

— Ничего, скусные. Конечно, не чета домашним, но есть можно, даже вполне. У моей старухи цветок имеется с такими пестрыми листьями. Забыл, как она его называет, бегония, что ли. Положишь листок этого цветка на влажную землю — через два-три дня корни из себя обязательно пустит. Вот и ты таким цепким оказался. А я, по совести сказать, полагал — до первого ветерка. Сорвет, думаю, и понесет как перекати-поле. Сколько их, всяких, приезжало! Счета нет…

Ковалев давно не пил, и теперь, после второй рюмки, чувствовал, как столичная, согревая его, перебирает каждую жилку. Он рассмеялся и сказал:

— Держусь пока.

— Молодец! Прямо скажу. — Кузин достал из кармана железную банку из-под зубного порошка, газету, свернутую по размеру цигарки, спички. — Пока твоего шмицеля дождешься…

Ковалев подумал, что Григория Степановича голыми руками не возьмешь — хитрый. И слова, он коверкает умышленно: дескать, видишь, какой я сиволапый, а в жизни разбираюсь.

— Сейчас принесут. Подожди курить. Вот «Беломор» Урицкого.

— Кашляю я от них… А помнишь шумиху с пшеницей? Ты тогда взял сторону Гвоздина, этого проходимца. Ведь держал?