– Она прекрасна, – согласилась Франсуаза. – У нее не негритянские черты, вам не кажется, что она индийской крови?

– Не знаю, – с удрученным видом отвечала Ксавьер.

Восхищение выражалось всплеском ненависти в ее глазах.

– Либо надо стать достаточно богатым человеком, чтобы купить ее и заточить, – сказала Ксавьер. – Ведь это Бодлер такое сделал? Представляете, возвращаешься домой и вместо собаки или кошки находишь это роскошное создание, мурлыкающее у горящего огня!

Черное обнаженное тело, растянувшееся у огня… это об этом грезила Ксавьер? Как далеко заходила ее мечта?

«Я ненавижу чистоту». Как могла Франсуаза не распознать чувственный рисунок этого носа, этих губ! Жадные глаза, руки, острые зубы под полуоткрытыми губами искали что-то, чтобы схватить, что-то, к чему можно прикоснуться. Пока еще Ксавьер не знала что: звуки, краски, запахи, тела, для нее все было добычей. А может, она знала?

– Пошли танцевать, – внезапно сказала Ксавьер.

Руки ее сомкнулись на талии Франсуазы, но вовсе не к Франсуазе или к ее благоразумной нежности она страстно стремилась. В вечер их первой встречи в глазах Ксавьер вспыхнул хмельной огонь, он погас и никогда больше не возродится. «Как она может любить меня?» – с горечью подумала Франсуаза. Изысканную и сухую, словно презренный вкус ячменного сахара, со строгим и чересчур ясным лицом, с душой прозрачной и чистой, величественно-бесстрастную, как говорила Элизабет. Ксавьер не отдала бы и часа своей жизни, чтобы самой стать воплощением того ледяного совершенства, которое она благоговейно почитала в ней. «Такая вот я», – подумала Франсуаза, глядя на себя с некоторым ужасом. Неуклюжая угловатость, раньше едва проявлявшаяся, если она за этим не следила, теперь полностью завладела ее личностью и ее жестами, даже ее мысли приобрели жесткие, резкие углы, ее гармоничная уравновешенность превратилась в бесплодную скудость. Этой глыбой обнаженной, просвечивающей белизны с шероховатыми краями бесповоротно, вопреки себе, стала она.

– Вы не устали? – спросила она Ксавьер, когда они вернулись на свои места.

Глаза Ксавьер слегка запали.

– Да, устала, – ответила Ксавьер. – Я постарела. – Она вытянула губы. – А вы устали?

– Чуть-чуть, – призналась Франсуаза. Танец, сонливость и сладкий вкус белого рома смутили ее сердце.

– Это неизбежно, – заметила Ксавьер. – Мы всегда встречаемся по вечерам и не можем быть бодрыми.

– Верно, – согласилась Франсуаза и нерешительно добавила: – Лабрус никогда не бывает свободен по вечерам, приходится оставлять ему вторую половину дня.