– Какая жалость, у меня нет больше олифы, – сказала Ксавьер.

Она удрученно взглянула на окно, до середины покрытое слоем синей краски.

– Вы проделали отличную работу, – заметила Франсуаза.

– Ах, это! Думаю, что Инес никогда уже не сможет отчистить свои стекла.

Инес сбежала из Парижа на другой день после первой ложной тревоги, и Франсуаза сняла у нее квартиру. В комнате отеля «Байяр» слишком ощутимо было воспоминание о Пьере, и трагическими ночами, когда Париж не предлагал больше ни света, ни убежища, появлялась потребность в домашнем очаге.

– Мне нужна олифа, – сказала Ксавьер.

– Ее нигде больше нет, – ответила Франсуаза.

Большими буквами она как раз писала адрес на посылке с книгами и табаком, которую предназначала Пьеру.

– Ничего больше нельзя найти, – сердито сказала Ксавьер. Она откинулась в кресле. – Это все равно как если бы я ничего не сделала, – мрачным тоном продолжала она.

Она куталась в длинный халат грубой шерсти, подпоясанный шнуром вокруг ее талии. Руки она спрятала в широкие рукава своего одеяния; с прямо подрезанными волосами, обрамлявшими ее лицо, она была похожа на монашку.

Франсуаза отложила перо. Электрическая лампочка, укутанная шелковым шарфом, проливала в комнату слабый фиолетовый свет.

«Я должна идти работать», – подумала Франсуаза. Но сердце не лежало. Ее жизнь утратила прочность, она стала некой рыхлой массой, в которой, казалось, увязали с каждым шагом; потом встряхивались как раз настолько, чтобы застрять чуть дальше с ежесекундной надеждой окончательного погружения, с ежесекундной надеждой на внезапно затвердевшую почву. Будущего больше не было. Реальным оставалось лишь прошлое, и прошлое воплощалось в Ксавьер.

– У вас есть новости от Жербера? – спросила Франсуаза. – Как он приспосабливается к казарменной жизни?

Она видела Жербера десять дней назад, в воскресенье после полудня. Но было бы неестественно, если бы она никогда не спрашивала о нем.

– Он, похоже, не скучает, – ответила Ксавьер. Она с понимающим видом усмехнулась. – Если учесть его пристрастие возмущаться.

Лицо ее выражало нежную уверенность в некоем безраздельном обладании.

– Поводов, верно, у него хватает, – заметила Франсуаза.

– Главное, что его волнует, – со снисходительным и восторженным видом продолжала Ксавьер, – это знать, поддастся ли он страху.

– Трудно представить себе все заранее.

– О! – молвила Ксавьер. – Он вроде меня. У него есть воображение.