По дороге на сенокос песни пели. А эхо далеко разносило те песни.

— Косари поют, — ласково говорили в Таранивке.

Бывало, иная молодайка и работу оставит на минутку, замрет на подворье, очарованная песней, шепнет улыбающимися губами:

— Косари поехали.

Еще и вздохнет мечтательно.

Косарь! Почетное это звание в селе. Мать хвалится своим пареньком:

— Скоро мой косарем буде!

Отец сдержаннее:

— Как Иван думает? Ничего себе! Уже — косарь.

Как сладко выговаривать отцу эти далеко не будничные слова: «Уже косарь».

Только, пожалуй, крестьянин может прикоснуться сердцем к той музыке сенокоса, когда десятка два косарей займут свои места в покосе, развернут плечи богатырские — и в тихом звоне кос разольется по лугам «шу-шу, шу-шу, шу-шу…»

Но самая радостная минута у косаря, когда замаячит в степи знакомая косынка.

— Иван, твоя уже завтрак несет. А моя, видать, заблудилась…

Ива́нова — разрумяненная, веселоокая — развяжет узелок, и такой вкусный дух разойдется по сенокосу! Довольный косарь споро работает ложкой, а его Марина, подобрав под себя загорелые ноги, сидит на свежескошенной траве и влюбленными глазами смотрит не насмотрится на него. А еще, бывало, расщедрится Марина и поставит рядом с узелком чекушку да граненый стаканчик. Если косарь довольно крякнет, когда горькое зелье разольется по нутру, она разомкнет розовые уста и, счастливо глядя на мужа, скажет:

— На здоровье, косарь…

— Спасибо, Марина. Сегодня проклятый самограй сладок, как мед! Или ты, может, бросила в него какое-нибудь волшебное зелье?..

— Посмотри вокруг — разве это не волшебство? Вы тут как в сказке. И домой возвращаться не хочется.

— Ничего, завтра и вам хватит дел до седьмого пота.

Верно, на следующий день на сенокосе царствуют женщины — ворошат душистые покосы, а потом вместе с мужчинами складывают сено в копны.

Что правда, то правда — нет ничего лучшего на свете, чем пора сенокоса. Недаром же и песня о косарях сложена, да еще какая! Ее пели и в клубе, и на колодах, и в райцентр таранивская самодеятельность ездила с ней на олимпиаду: