Александр Александрович потряс газетой.

— И в такое время я, по-вашему, должен находиться дома? Не выйдет-с, милостивый государь!

Пригодинский рассмеялся.

— Сдаюсь, ваша взяла. Коли так, приступайте к исполнению. Работы хватает, — он указал на ворох следственных документов. — А теперь заглянем в соседнюю комнату...

Там финансисты пересчитывали гору денег в бумажных купюрах и золотых монетах.

— Муфельдт задала нам работу...

— Ну и как она?

— Хитра аки бес. Как мы и предполагали, она проверяла Кручинину, показав ей серьги и браслет. Расчет был прост: если Кручинина связана с уголовным розыском, она тут же доложит по начальству. Явятся с обыском агенты. Откроют пудреницу — и сконфузятся, поскольку это были серьги и браслет не Максимовой, а другие!.. Цируль самолично открыл пудреницу. Совсем не те серьги и браслет! Мы выяснили, что максимовские драгоценные вещицы Муфельдт продала бывшему владельцу гостиницы Картвелову.

— А с Картвеловым как?

— Взят. За скупку заведомо краденого. Гостиница для него была «крышей». Он много лет скупал и перепродавал краденые вещи. Ценностей у него изъято на миллион рублей в довоенных ценах.

— Чем прикажете заняться, Александр Степанович? — спросил Крошков.

— В данном случае — кем. Любому и каждому такую персону не поручишь. Займитесь, пожалуйста, Елизаветой Муфельдт.

Одуванчика допрашивал Аракелов.

Перед ним предстал уже далеко не молодой субъект, невысокого роста, худощавый, подвижный. Вместо волос на его голове было нечто вроде мездры. Кривые, обвисшие усы неопределенного цвета. Зубы почти все выпали. Костюм изорван, хотя и видно было, что это новый костюм. Мятая манишка с привязным галстуком.

— Как спалось, Павел Алексеевич? — приветствовал матерого жулика Аракелов.

Ромашкин осклабился:

— Поверьте, я не льстец. При большевиках сижу впервые и, слово джентльмена, сижу с удовольствием. Обхождение, нары!.. Прекрасно. Правда, не мешало бы улучшить питание. Но ведь это общая беда.

— Насколько нам известно, вы петроградский вор. Почему очутились в Ташкенте?

— Это вы не меня — Сашку Керенского спросите. Всю жизнь «работал» в Северной Пальмире. Сперва в Санкт-Петербурге, затем в Петрограде. Все чин-чинарем. А как выпихнули на волю при Сашке Керенском великую гопу блатяг, стало в Петрограде тесно нашему брату.