– Всем оставаться в своих комнатах до ужина. Идите прямо к себе.

Когда никто из нас не сдвинулся со своего места, она повторила:

– Всем разойтись. Сейчас же.

И мы подчинились. Мы медленно собирали вещи, напустив на себя, хоть и без особого успеха, вид крайней деловитости, а сами смотрели на Марка, который так и рыдал на полу. Все уже потянулись к двери, когда я заметила, что Дейн топчется на месте, видимо, желая остаться. Но Лидия отрицательно покачала головой, и он вышел в коридор, где все пялились друг на друга дикими глазами. Мы расходились по комнатам в молчании. Что говорить? Что делать? Мы не знали. Никто даже не мог объяснить, что только что случилось.

– Это было тяжело. Никогда не видел ничего подобного. – Голос Стива прорезал тишину.

– Если тебе было тяжело, подумай, каково ему, – резко оборвал его Дейн. – Да нам и вполовину не досталось, ты, педик.

– Господи Иисусе, – начал оправдываться Стив, – я же не имел в виду ничего такого.

Но Дейн прошел мимо него, и больше уже никто ничего не сказал. Мы отправились каждый в свою комнату, как нам было приказано.

* * *

За ужином Марка мы не видели. К этому времени почти все знали о случившемся и все ждали его появления. Когда на пороге столовой показался один Адам, ученики, все еще стоявшие в очереди за своей порцией, принялись перекидываться взглядами и перешептываться с теми, кто уже уселся за стол и приступил к своим макаронам с сыром и сосисками, а также зеленой фасоли и консервированным грушам.

– Гони подробности, – сказала Джейн Адаму, когда он уселся рядом с нами. На тарелке у него лежала порядочная порция комковатых, неестественно желтых макарон и розовые куски сосиски.

– Я ничего не знаю, – ответил он. – Я вообще был ни сном ни духом, а потом, после евангелического дежурства, прихожу и застаю Рика и Лидию в нашей комнате, а Марк словно не в себе, не человек, а какой-то зомби. Сидит себе на кровати, а эти двое чуть ли не лежат на нем и несут какую-то пургу, а он в полной отключке. Что все это значит, кто-нибудь может мне объяснить?

– Что они ему говорили? – поинтересовалась я.

– Да обычную чушь. Что все будет хорошо, что он осознал свой грех, а это всегда требует мужества, что надо отдохнуть и помолиться. Ни одного дурного слова, насколько я мог слышать.

Говоря все это, Адам продолжал накалывать макаронины на вилку. Обычно мне нравилось наблюдать, как он ест макароны с сыром. Он насаживал макаронину на каждый из четырех зубцов вилки, а потом подцеплял сосиску и только тогда отправлял в рот. Это занимало у него целую вечность. Но сегодня его тщательность меня раздражала.