Перед домом пустой бревенчатый загон, смахивающий на сказочную крепость. Для кого? Для свиней, оказалось. Свиной замок. Видимо, тут не черные, а розовые, домашние, что редкость. Под крышей дома подвешены гнезда, в них сидят курицы, прям подвесные сады. Во дворе под навесом чудесным доисторическим макаром толкут халди – коренья куркумы: тесаное бревно с подпоркой посередине в виде детских качелей. На одном краю – две девочки прижимают его ногой и отпускают, по другую – наконечник, прилаженный к бревну, в виде клюва, дробит корешки в каменной лунке в земле. Их успевает подкладывать сидящая на корточках женщина, и отдергивает руку, когда наконечник опускается. Девочки в платьях принцесс, словно не куркуму толкут во дворе, а на свадьбе танцуют. Правая нога на бревне, левая рука над головой, держась за подвязанный к притолоке шарфик. В саду на расстеленном покрывале сушатся нежные бутоны, прости господи, махуйи, из которых будут делать крепкое вино. К пальмам у озера невдалеке приторочены горшки, куда стекает сок, похожий на айран, добавят специи и будет местное пиво сальпи. День начинается с сальпи и заканчивается махуйей, а между тем можно и пообедать – рисом с деликатной подливкой из красных муравьев, которые тут с не меньшим аппетитом едят людей, чем люди их. В озере мальчишки затягивают бредень. Вернулись к мотоциклу, собрали плоды тамаринда под деревом – илли называется, кисЛёнький, с косточкой, которую можно долго посасывать дорогой.

Заехали на еще один хутор, там древний храм – Нариенпал, вайшнавский, одиннадцатого века, но выглядит аскетично, как шиваистский. Ограда на замке. Объявленье висит: закрыт в связи с коронавирусом. Ну да, видать, иммунитет слабенький, тысячелетний, антител мало. Но Пракаш нашел ключника, открыли.

Едем дальше, бог весть, куда забрались, на рассвете тронулись, а уже середина дня. Ни хуторов, ни признака людского, нехоженый лес, старая грунтовка в ямах и камнях, голова моя жалуется на каждой колдобине, привстаю, как на стременах, если успеваю заметить перед колесом. На обочине вдруг двое показались: давно сидят, коротают вечность, подливают сальпи друг другу из глиняных горшочков, прихлебывают за неторопливой беседой о мужской дхарме и женской, головы полотенцами обвязаны, а вокруг ни души – дивный бесчеловечный мир.

За пару лет до моего рождения в эти места приехал шведский режиссер-документалист со своей женой. Пробрались с проводниками к племени муриа и находились там в течение года, готовя фильм – вроде документальный, но написав игровой сценарий. В центре – мальчик, лучезарный, открытый, с отсветом Маугли. По сюжету, в одном из эпизодов, леопард убивает домашнего буйвола. Стрелок племени во тьме, думая, что целится в этого леопарда, из лука убивает тигра. В финале и леопард мертв – ценой смерти старшего друга мальчика. Для съемок этих эпизодов жена режиссера отстрелила десять тигров и шесть леопардов. В том числе, кормящую самку, чтобы взять для съемок тигренка. Фильм получил Оскара. Мальчика они увезли с собой в Швецию, племя противилось, но они настояли. Жили в их дворцовой усадьбе на берегу озера, предъявляли мальчика на презентациях фильма. Полгода спустя он вернулся в Индию, Джавахарлал Неру сказал ему в Мумбаи, что когда тот окончит школу, он ему поможет в жизни. Со школой в племени не сложилось, и с жизнью тоже. Он все больше уходил в параллельную реальность, молча. Племя сторонилось его, да и он все более отчуждался. Отец вскоре поднялся на вершину горы и бросился с обрыва. Мальчик ушел в многолетний запой. Это в другом, индийском фильме – по ту сторону съемок, там он сидит у дома, сорок лет спустя, ясный, сильный, горький, глядящий мимо камеры – в зыбкую даль, и говорит, что лучше бы он рухнул с того дерева перед финалом фильма и убился. В том же в фильме и престарелая чета шведов, вспоминающая, перебирая фотографии, как все это было увлекательно и чудесно. Мальчик ушел из жизни в тот год, когда я уезжал из Крыма, Геша провожал меня до Тропки…