Сачин сидит рядом с курятником, обхватив голову. Он должен был сообщить в полицию о прибытии к нему иностранца, зарегистрировать, хотя в любом случае в этой запретной зоне нельзя селить. Гость в доме – Бог, вспомнился заголовок в газете, где король дарит мне камеру. Вернулась машина с врачами. Мы заключены в карантин на две недели, от дома не отходить дальше двадцати шагов, они сейчас поставят клеймо нам на запястье. Ну этого не будет, говорю, по крайней мере до тех пор, пока я жив. Объяснились, уехали.

Листовку с меткой о карантине, приклеенную ими на домик, я сорвал и развел ею огонь. Приготовил рыбу на костре и картошку в углях, отличный ужин, с помидорцами и чили перцем. Сижу у озера, глядя в зыбкую серебрящуюся тьму под луной, лес дышит за спиной – шорохи, звуки, лангуры, похоже. И кабанчики. Тот Немирович, небось, со Станиславским. Сачин заперся у себя. Ничего, как-то справимся. На рассвете пойду в джунгли.

Спать в ангаре было душновато, но терпимо. Ворочался, писал письмо Любе. Мысленно. Писал и стирал. Как и она, наверно, ткет и распускает, ткет и распускает. Где-то во сне. В другой жизни.

На рассвете Сачин выпустил из амбара петуха с избранницами, я приготовил глоток кофе на огне, взял рюкзачок на плечо и ушел в лес.

Добрался до первого луга, присел под деревом. Идти на дальний или не рисковать, пока не улягутся эти страсти? Прислушался к чуйке. Молчит. На лугу уже появились нильгау и пятнистые олени. И вдруг рядом возникла семья мангустов: мама с выводком, детки играют, перепрыгивая через ее голову, а она заваливается на спину, якобы отбиваясь. Почти у ног моих. Сижу, затаив дыханье. Замерла, увидела, так и стоит на задних, изумленно, дрогнула, метнулась в кусты.

Господи, как хорошо здесь, жить бы и жить. Самолет мой отменен, как и все международные рейсы. Прислали сообщение, и ни слова ни о возврате, ни о переносе, ни о каком-либо будущем. Просто, мол, забудьте о небе, извините. Ну и ладно. Рупии мои, правда, почти истаяли, но есть на карточке и наличные в евро, со временем, наверно, и это можно наладить. А пока позвонил Вики, он уже перебросил Сачину из моих рупий, оставленных у него на будущий год. До лета, похоже, затянется эта пандемия, не меньше. Две камеры у меня, еда и лучшее на всем белом свете место для жизни. Еще бы кровать переставить на пригорок над озером у самой кромки леса и с видом на первозданную гладь, меняющую окрас семь раз на дню. Так себе думаю, перебираю, выглядывая из-за ствола: что-то олени встревожились, уходят с луга, уже бегут.