А тайга шумела по берегам Енисея высоченными, многообхватными соснами, кедрами, лиственницами. Таких высоких да толстенных Еремка нигде больше не видывал.

«Где мамке и Маринке свести такие, где им…» — горевал парень.

И землю переселенцам трудно получить хорошую: такие уже разобраны; попадают поселенцы на беляк, где пшеница идет зеленая под снег. Многие бросают Сибирь. И верно: навстречу «Труженику» тянулись баржи и пароходы, полные народу, и был тот народ мужики с семьями — переселенцы, которые возвращались в Россию, на свои прежние места. На пристанях, во время остановок Еремке случалось разговаривать с этими людьми.

— К чему вы едете? — расспрашивал парень. — Там, на старом месте, что у вас есть? У меня, у нас ничего нет, все нарушено.

— А теперь революция. Землю отобрали у помещиков, лес у них же, а построим, что надо, сами, — рассказывали «обратники», как называли возвращающихся поселенцев. Они ехали на прежние места с большими надеждами.

Еремка постоянно выглядывал и выспрашивал, нет ли среди них его мамки и Маринки. Иногда он махал обеими руками проходившим навстречу пароходам и баржам, кричал: «Ма-амка-а! Ма-аринка-а! Ваш Еремка-а едет». Ему тоже махали, кричали, но пока все чужие люди.

Два дня ехал Еремка Енисеем до Казачинска. Дивился на быструю, темно-зеленую реку. Солнце жгло голову, а вода холодная. Вся река — стрежь. В Казачинске на берегу был целый табор «обратников». Обегал Еремка весь табор, спрашивал, искал, кто есть из Медвежьего Броду, кто есть от Черного Ключа… Никого не нашел. Один старик сказал ему:

— Ты, парень, торопись, ваши могут уехать, не застанешь. Жил я близ Медвежьего Броду и знаю, что у них трудно. Могут сняться. Беги, торопись, в два дня дошастаешь, — и похлопал Еремку по плечу. — Беги смелей!

В тайге шумел осенний ветер, падал желтый лист с берез, падала хвоя с лиственниц, толстые кедры сбрасывали шишки. Дорога покорно обходила многообхватный кедрач. Километров через пять — семь стояли поселения. В одном сказали, что Медвежий Брод — третье селение от них и к вечеру Еремка прибежит, если не пожалеет ног.

Много страхов натерпелся Еремка за свою дорогу, и теперь, когда заметил, что навстречу едут мать и Маринка, сильно испугался и отступил с дороги в кусты. Приближалась телега, полная скарба, за ней шли мать и Маринка. Саврасую лошадку вел под уздцы солдат.

«Ужели тятька? — подумал парень. — А Глашка где? Вон-вон, и она в передке сидит, закутана. Дедушки нет». Телега ближе. «Они. Говорят про меня».

— Как журавли назад потянулись, — говорила мать. — Еремушка, где он, сгиб, чай, давно. Ушел к нам с весны, а на дворе осень.