И за всеми другими ребятами пришли: одних увели на блины, других на пироги.
На другой год мы завели свое детдомовское хозяйство: посеяли пшеницу, горох, просо, посадили картошку, капусту да, кроме того, в колхозе заработали две тысячи трудодней. И теперь едим свой хлеб.
Хватит до нового.
ШКОЛЬНЫЙ СТОРОЖ
ШКОЛЬНЫЙ СТОРОЖ
Демобилизованный солдат Гаврил Петрович Нагорнов из эшелона победителей высадился вечером. Он не стал дожидаться утра, чтобы искать подводу или звонить о ней в свой колхоз Новоселки. От станции до Новоселок двадцать километров, дорога знакома Нагорнову с детства, багажа у него один солдатский мешок, с которым исходил он половину России и половину Европы. Какой же смысл томиться целую ночь на станции, когда самоходом к рассвету будет дома.
«Определенно буду, — раздумывал Нагорнов, идя широким, быстрым, наступательным шагом. — Приду. Ребята спят еще. Жена, пожалуй, встала: она рано встает».
Жена — светловолосая, полноватая, в деревне звали ее кубышка Аннушка, босиком, в легком ситцевом платье, наверно, уже суетится во дворе: выгоняет в стадо корову, овец, затем выпускает гусей, кур, сыплет им желтоватый овес. Десятилетний сынишка Петька и семилетняя дочурка Аленка, оба в мать, капля в каплю, спят на сеновале. Накануне так заигрались, так убегались, что теперь и пушкой не разбудишь. Вот и хорошо. Тихонько положу им под голову подарки. Проснутся: «Ах, ох! Откуда?»
Гаврил Петрович вспомнил свое детство: как приятно было, просыпаясь в день именин, найти под подушкой конфетку, подарок ангела-хранителя, а на рождестве — золоченый орех, подарок Деда-Мороза.
Сыну Гаврил Петрович нес ящик с набором детских столярных инструментов, а дочери — куклу, которая умела закрывать глаза и говорить «мама». Инструменты и куклу Нагорнову подарили его боевые друзья в Чехословакии.
Места, по которым шел Нагорнов, за войну так изменились, что он узнавал их с трудом. Деревни стали короче, вместо исчезнувших построек лежали груды битого кирпича, головешек и всякого хлама. Сады поредели, уцелевшие деревья были искалечены пожарами и стрельбой. И всюду: на полях, в огородах, на улицах — рос могучий древоподобный бурьян. Обработанные клочки лежали грустными, сиротливыми латками на диком море чернобылья, лопуха, полыни. Местами лик земли был до того изуродован, что Нагорнов узнавал ее только по скелету: по холмам да по излучинам рек.
На рассвете он подошел к родным местам. Дорога уперлась в реку и круто повернула вдоль нее, по самой гривке высокого берега. Справа за рекой — скошенный луг, дальше — высокий сосновый бор, охваченный, как пожаром, светом утренней зари. Слева — дозревающее ржаное поле. Каждый бугорок и впадина свои, родные Гаврилу Петровичу.