По другую сторону заборчика тянулись, как тропинки, прямые железные полосы. Они начинались где-то далеко в полях и кончались тоже далеко в других полях.

Воробей постепенно привык к шуму на площади, осмелел и решил поискать тут еды. Прыг-скок к подводе, у которой стояла распряженная лошадь и ела овес. На долю воробья выпало десятка два тугих душистых зернышек. Но этого даже и маленькому воробью оказалось мало. Прыг-скок на лужайку, где только что лежал человек и закусывал. В траве остались крошки белого хлеба и другие белые крошки, только гораздо вкусней хлебных. Воробей не знал, что это сыр.

Наклевался воробей досыта, вернулся опять к заборчику и начал охорашиваться. В это время за заборчиком возник страшный шум. Визжало железо, кто-то громко вздыхал и пронзительно гудел. Воробей хотел было шмыгнуть прочь, но крылья от страха отказались служить. Шум становился громче, потом воробей почувствовал, что его защитник-заборчик начал дрожать, а потом задрожала и сама земля. И вот на железные полосы выкатился большой черный дом. Он-то и гудел, и вздыхал, и лязгал. Кроме того, выбрасывал целый вихрь едкого дыма.

За первым домом тянулась целая улица других домов, и все они скрипели колесами, лязгали чем-то железным. Воробей решил, что это какой-то невиданный зверь. Он ждал, что зверь схватит и заборчик и площадь со всеми людьми, схватит и воробья и куда-нибудь умчит. Но тут зверь остановился и умолк. Воробей, придя в себя, увидел, что в «звере» сидят люди и что им неплохо. Постояв немного и никого не тронув, зверь умчался дальше.

Воробей облегченно вздохнул и полетел домой, на Полевую. А утром снова на станцию. Крошки белого хлеба и сыра запали глубоко ему в память.

Скоро воробей сделался на станции завсегдатаем. Он так освоился со станционными порядками и осмелел, что беспечно разгуливал не только по всей площади, но и по путям железной дороги. И даже поездам не торопясь уступал место.

Стояла осень. Колхозы сдавали государству урожай. На станции день и ночь шла погрузка зерна. И еды у воробья было столько, что хватило бы на всех жильцов Полевой улицы. Воробей раздался, окреп, перерос своих старших братьев. Теперь, когда доходило до драки, уже он трепал их. Трепал и поодиночке и обоих сразу.

Пришла зима. Снег завалил поля, огороды, конопляники. Воробьи на Полевой улице исхудали, захирели. А в январские морозы многие начали замерзать. Прыг-скок — и споткнулся.

Наш путешественник по-прежнему каждый день навещал станцию. Он был сыт, но холод донимал и его. У воробья деревенели ноги и крылья. Были дни, когда он не мог летать, только прыгал. Но вот пришел день, когда воробью отказались служить и ноги. Воробей прижался к каменной стене депо и замер. Рядом с депо тянулась тропинка. По ней то и дело в депо и обратно шли люди. Чтобы не попасть им под ноги, воробей плотней прижимался к стене. От этого было еще холодней. Мороз пронизывал насквозь все воробьиное тельце. И воробей уже уронил голову, чтобы умереть, но тут над ним кто-то остановился и сказал: