Заинтересовались наконец полевые воробьи деповским, придвинулись ближе. Тут и узнала воробьиха-мать своего сына, которого считала погибшим. Узнала по голосу.

Весь тот день на Полевой улице не умолкал воробьиный гомон. Слетались тетки, дяди, двоюродные братья и сестры, слетались соседи и наперебой чирикали:

— Расскажи про депо, расскажи про депо!

Вечером деповской воробей вернулся в депо не один. С ним были отец с матерью. Старикам понравилось новое место, и они остались там.

Скоро началось сущее переселение воробьев в депо. И теперь каждый укромный уголок занят воробьиным гнездом. А на улицах чистенькие, аккуратненькие воробьи не чураются чумазых и взъерошенных, напротив, глядят на них с завистью: им что не жить, они в депо, им тепло и сытно. Сами они тоже рады бы в депо, но не для всех там есть место.

А если озорник мальчишка занесет на чумазого воробья камень, то, будьте покойны, к озорнику тут же подскочит другой мальчишка со светлыми пуговицами и крикнет:

— Не тронь, это наш воробей, деповской!

СЕРГУНЬКИН СОН

СЕРГУНЬКИН СОН

В маленьком подмосковном городке мокрый осенний день; тучи без устали проливают дождь, немощеные улицы покрыты вязким глинистым тестом. С базарной площади торопливо расходятся толпы домохозяек. Колхозные телеги, захлебываясь колесами в грязных лужах, медленно расползаются по улицам и переулкам города.

Шлепая старыми опорками, идет дед Меркул на свою Заштатную улицу, с ним внучонок Сергунька. Дед опирается на палку, а внук несет на голове плетеную ивовую корзину.

— Сергунька, уронишь корзину — палкой прибью! — грозится Меркул.

— Не уроню. — И внук начинает подпрыгивать, вертеться.

Корзина покачивается, но держится на крепкой, круглой голове Сергуньки.

— Дедушка, так ни одной штучки и не купили? — спрашивает внучек.

— Ни единой… Бестолочь, им машинную подай, не понимают, что машинная-то мертвая. Мертвая, потому не живой рукой делана, а мертвой машиной. Глянь на базаре: тыщи матрешек, и все на одно лицо. А у нас, бывало, что ни матрешка — своя повадка, своя поглядка. Имя каждой дать можно. У каждого конька своя осанка; чтобы хвост иль голова одинаковы были у двух коньков, не встретишь этого. Нынче народ пошел на одно лицо, и игрушку ему подай одинаковую. Игрушка не копейка, сунул ее в карман — и кончено. Над игрушкой ребенок и смеется и плачет, с игрушкой ребенок разговор ведет, сердится на нее и любит. С лицом надо игрушку, со своим отличным обликом. На игрушке ребенок учится, как к человеку подходить…

Дед Меркул всю жизнь делал игрушки из дерева и глины. Несколько поколений играло его игрушками, любило их, любило и самого деда.