– Почему? Ты что, так презираешь меня?

Она снова опустила глаза, теребя в отчаянии платок. Ричард присел на корточки рядом со стулом.

– Мне больно, что мы отдалились друг от друга – не могу понять, почему так случилось… я, конечно, разозлился на тебя, но ведь ты так равнодушно отнеслась, – тут он сделал попытку рассмеяться, – к моему успеху. Может, ты и права. Знаю, ты умнее меня, но, дружок, надо же нам что-то есть и пить, а ничего другого делать я не умею. Наверное, не стоило ревновать тебя к Вивальдо, но эта мысль сама напрашивалась, это казалось логичным. Стоило ей появиться, и она накрепко засела у меня в голове. Он теперь подолгу бывает один – так же, как и ты. – Она взглянула на мужа и тут же отвела глаза. Его рука легла на ее локоть, она закусила губу, пытаясь унять дрожь. – Вернись ко мне, пожалуйста. Разве ты не любишь меня больше? Такого же быть не может. Мне нет без тебя жизни. Ты единственная женщина в мире, которая мне нужна.

Можно было промолчать и упасть в его объятия – и последних нескольких месяцев как не бывало, он никогда не узнает, куда она ходила. Вернется прежнее привычное существование. Вернется ли? Молчание затягивалось. У нее недоставало сил посмотреть ему в глаза. Слишком долго муж существовал только в ее сознании – теперь реальность его присутствия загнала ее в тупик. Выходит, воображение подвело ее, она и представить себе не могла всю глубину и силу его страдания. Перед ней находился одинокий ограниченный человек, и он любил ее. А любила ли она его?

– Я тебя совсем не презираю, – сказала Кэсс. – И сожалею, если заставила так думать. – Больше она ничего не прибавила. А зачем? Ничего хорошего из этого не выйдет. Ричард не поймет ее, она просто добавит ему боли, с которой он, возможно, никогда не справится. И ей доверять не будет.

Любит ли она его? И если да, то что ей делать? Медленно и мягко она высвободила руку и шагнула к окну. Шторы были опущены, она слегка приоткрыла их и посмотрела наружу – на светящиеся огоньки и темную гладь реки. Тишина за ее спиной готова была вот-вот взорваться. Кэсс выпустила из рук штору, повернулась и посмотрела мужу в глаза. Теперь он сидел на полу, рядом со стулом, который она только что покинула, – стакан стоял между его расставленными ногами, громадные руки обхватили колени, голова повернута к ней. Как хорошо был знаком ей этот взгляд – внимательный, доверчивый. Она сделала над собой усилие, чтобы не отвести глаза – кто знает, увидит ли она еще раз этот взгляд, который так долго был смыслом ее существования. В этом лице человека, вступающего в возраст зрелости, она всегда будет видеть лицо юноши. Ричард немного оброс, его светлые, начинающие седеть волосы были длиннее обычного, на лбу проступили капельки пота, волосы тоже повлажнели. За эти считаные секунды, что она стояла, глядя на мужа, Кэсс поняла, что любит его, и ей стало страшно. Не будь ее чувство таким сильным, она, пожалуй, пошла бы на то, чтобы и впредь пестовать его простодушие, но теперь она не могла лгать Ричарду – хотя бы во имя его детей. Он имел право знать правду о своей жене, и она только мысленно молилась, чтобы он понял все правильно.