Пушинг – начальник Джерри Фроста в железнодорожной компании, генерал-майор.
ПушингБац-Моцарт – руководитель джаз-банда «Орангутанги».
Бац-МоцартФоссайл – главный судья Верховного суда.
ФоссайлДетектив.
Детектив.Разносчик газет.
Разносчик газет.Ликующие избиратели. Волынщик и барабанщик. Сенаторы. Носильщики.
Ликующие избиратели. Волынщик и барабанщик. Сенаторы. Носильщики.Действие первое и третье – квартира Джерри Фроста; действие второе – Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия.
Действие первое и третье – квартира Джерри Фроста; действие второе – Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия.
Действие первое
Действие первое
Гостиная в доме Джерри Фроста. Вечер. Комната – и, надо думать, весь дом – тесная и душная, потому что открывать эти допотопные рамы сплошная мука: некоторые намертво заклинило, к тому же на дворе середина марта и студить комнату глупо. Не заслуживает добрых слов и мебель: модная имитация «под старину» стоит вперемешку с откровенно бросовым старьем. Имеется книжный шкаф, приютивший «Бен-Гура», когда тот еще был бестселлером, а теперь пытающийся переварить «Библиотеку лучшей в мире литературы» и шеститомник «Американского юмора». Есть кушетка, на которую садиться небезопасно без топографической карты, отображающей все ее овраги и бугры. И трое часов, слепых и безгласных, мертвых, но постыдным образом не погребенных.
Гостиная в доме Джерри Фроста. Вечер. Комната – и, надо думать, весь дом – тесная и душная, потому что открывать эти допотопные рамы сплошная мука: некоторые намертво заклинило, к тому же на дворе середина марта и студить комнату глупо. Не заслуживает добрых слов и мебель: модная имитация «под старину» стоит вперемешку с откровенно бросовым старьем. Имеется книжный шкаф, приютивший «Бен-Гура», когда тот еще был бестселлером, а теперь пытающийся переварить «Библиотеку лучшей в мире литературы» и шеститомник «Американского юмора». Есть кушетка, на которую садиться небезопасно без топографической карты, отображающей все ее овраги и бугры. И трое часов, слепых и безгласных, мертвых, но постыдным образом не погребенных.
Стены – господи боже мой! Да по ним можно изучать историю американской фотографии. Дети в пышных платьицах и с унылым оскалом, снятые в фаунтлеройские девяностые[537], идиотически вылупившиеся беззубые младенцы, юноши с прическами образца 1885, или 1890, или 1902 года и с галстуками, повязанными узлом «аскот», «виктория», «альберт» или четвертным, сообразно неким замшелым эзотерическим требованиям буржуазного дендизма. А девушки! Смех да и только. В основном подражание гибсоновским[538]; биографию каждой, износ и увядание, можно проследить, ведя взглядом по стене. Вот одна в фазе «симпампушка-ой-какие-пальчики», а вот она же приставучей десятилеткой. Поглядите! Вот так она выглядела, когда пыталась заарканить мужа. Еще не худший вариант – очарование молодости, то-се. Но уже на следующем кадре видно, что сделали с ней пять лет домашнего хозяйства. Встретив ее на улице, вы бы не повернули голову ей вслед и на полградуса. Причем снимок сделан шесть лет назад, сейчас женщине тридцать, и она почти старуха.