Кент замолчал, выпил коньяку и, сильно щурясь, смотрел перед собой в стол.

— А как мама?

— Мама? — переспросил Кент. — Она тоже… не жилец. Ходит, ест, пьет, а говорить почти не может, только плачет. С сердцем у нее неважно, но дело даже не в этом. Жить ей не хочется.

— Оправится…

— Нет, — сказал Кент. — Сначала я тоже так думал — со временем примирится, оживет, а перед отъездом посмотрел на нее… — Он покачал головой. — Нет, надо мне и к третьей смерти готовиться.

— Не надо так, Кент.

— Говорить не надо? Может быть… Да ведь мы, ученый народ, люди не суеверные, знаем, что словом смерть не накликаешь, заклинаниями и нашептываниями беду не отведешь, чему быть, того не миновать… Мы ведь все готовы формулами проверить, уверовали в одну голую математическую реальность. А беда никакими уравнениями не описывается, дырочками на перфоленте ее не обозначишь и в машину не введешь, не обсчитаешь…

Софья с тревогой смотрела на него. Кент усмехнулся:

— Что, не ожидала от меня таких речей?

— Не в речах дело.

— Точно, Сонюшка, дело не в речах, дело в делах. Или в отсутствии таковых… Сижу я перед отъездом с матерью, смотрю на нее, она на меня, и молчим оба. И сказать нам друг другу как будто и нечего. Как чужие… А если правде в глаза взглянуть — чужие и есть. И никто, кроме меня, в этом не виноват. Как уехал оттуда, все мои мысли одним были заняты — учеба, работа и опять учеба и работа. Приедешь на каникулы или в отпуск — и опять все некогда, надо кучу книг, журналов просмотреть, время-то уходит, и так мало его, времени, а мне ведь надо поскорее мастером, лидером стать… Только за столом и встретишься, мать пододвигает: «Ешь, сынок, вон какой худой…» А сынок вежливенько «спасибо» скажет — и снова носом в книжки. И опять на год с глаз долой, раз в месяц коротенькое письмецо — жив, здоров, учусь, работаю… Неделями, месяцами не вспоминаешь, не думаешь — как там? Да и чего особенно волноваться, они же еще не старые, жить да жить, и Ольга там, и Гошка, есть кому позаботиться, а в случае чего сообщат, позовут. И представь себе — сообщили, позвали, да только не меня, а Сережку, мать решила, что меня вызывать пока не надо, я же такой значительный, занятый человек. Мне только написали, три дня письмо шло… Даже Сережка решил, что во мне пока срочной надобности нет, за неделю до этого мы с ним разговаривали, я все распинался, какими большими делами, миллионами ворочаю, как мне, черт бы меня побрал, некогда, вон даже в Америку посылают, никак без меня обойтись не могут… И все ведь логично! Пользы от меня там никакой не было, за больными я ухаживать не, умею, даже не знаю, что где в доме лежит, и мать за всякой мелочью не ко мне, а к Сережке обращается. А я, будто в прежние времена, как гость залетный. Ем, сплю, думаю… Но совет ты мне хороший подала, Сонюшка, съездить туда. Жаль, что поздно. Лет пять назад надо бы…