— Панику отставить. Сейчас я встану.

И стал подниматься. Софья подхватила его, он выпрямился, уперся ладонью в стойку и, пошатываясь, добрел до дивана. Прибежавшая медсестра сделала укол. Кент с полчаса полежал, но когда снова поднялся, его хватило только на то, чтобы сказать с кривой, насильственной улыбкой:

— Антракт, Софья Михайловна.

Кента положили в больницу, и в первые дни, приходя к нему, Софья неизменно заставала его лежащим в постели. Он все еще не мог есть и похудел так, что огромные руки, выпиравшие из рукавов больничного халата, до жути напоминали руки покойника. Он почти не разговаривал, даже с ней, и, казалось, просто ждал, когда его оставят в покое. Но врач был настроен довольно оптимистично:

— Это пройдет. У него удивительно здоровый организм. А срыв вполне естественный при таких обстоятельствах.

Через неделю на ее вопрос, что принести, Кент, подумав, сказал:

— Коньяку, что ли? Может, жрать начну.

— Хорошо, принесу.

— И еще карты. Тут какой-то тип преферансную компанию сколачивает. Утверждает, что каждый уважающий себя интеллигент обязан уметь играть в эту мудрую хреновину. Ты не знаешь, она действительно такая мудрая?

— Не знаю.

— Твой Леонид, говорят, чуть ли не академиком по этой части слыл. Мой коллега по предполагаемому интеллекту до сих пор его помнит.

Кент за пять дней выпил две бутылки коньяку, съел две курицы, проиграл десятку в преферанс и потребовал выписки. Врач категорически отказал. Тогда Кент велел Софье принести работу, и как можно больше. Софья пообещала, но решила посоветоваться с врачом. Тот согласился:

— Несите, а то он, чего доброго, сбежит отсюда в одной пижаме.

Получив возможность работать, Кент успокоился и безропотно отлежал оставшуюся неделю. А выписавшись, на следующий же день улетел на Урал. Вернулся через несколько дней, хмуро сообщил, что Сергей «в порядке», а с Георгием неважно, но, может, еще обойдется.

— А дальше что? — спросила Софья.

— А дальше, Сонюшка, жить будем, то бишь работать… Или жизнь нам для другой цели дадена?

Говорил он как будто шутя, но жить по этому принципу продолжал вполне серьезно. Софье все тяжелее становилось работать с ним, Кент замучивал ее чуть ли не до обмороков, не однажды ей приходилось засыпать на диване одетой, не дождавшись, когда он, закончив работать, уйдет домой. Не раз ей хотелось сократить эти ежевечерние бдения, но когда Кент, угадывая ее настроения, спрашивал: «Может, мне уйти к себе?», она почему-то отвечала: «Сиди, бога ради…» Она знала, как ему не хочется идти домой. Иногда Софья пыталась представить, что за жизнь у Кента там, за дверью соседней квартиры. Однажды, когда Кент засиделся у нее до трех часов, она спросила: