Особенно же она оживилась (что было, конечно, странно), когда вдруг разнеслась весть, что у Евгения Яковлевича пропал сын. Сначала, правда, она отнеслась к этому с недоверием — с тем недоверием, что с другими не может происходить того же, что и с тобой, — но потом обрадовалась, говорила: «Ну, с Евгением Яковлевичем-то ничего не случится, а урок им будет». Евгений Яковлевич совсем потерял голову — обзвонил все милиции, объехал чуть не весь город сам (второй день на работу не выходит), а результата никакого. Тамара Сергеевна, его жена, представляла уже Женьку то зарезанным, то задушенным, то задавленным машиной.

— Знал он, что делает, — сказала Зина про Женьку, — Так им и надо!

Ни Лариса, ни Алеша не понимали до конца Зину.

— Нет, не понимаете вы, — говорила Зина. — Он свободой дышит, ему свободы захотелось, от них свободы… — Она устроилась поудобней на кровати и вдруг начала рассказывать: — Когда я была маленькой, тоже один раз сбежала из дому. Странно вспомнить — из-за пустяка. Бегали мы тогда по улице, играли с девчонками; брат, старший мой брат Василий, высунулся из окна и кричит:

«Зинка, домой давай! Есть будем!»

А мне неохота, я кричу:

«Не-а… Не хочется».

Не знаю, чего уж это ему пришло в голову, но он крикнул:

«Есть не придешь — вообще домой не являйся!»

И мать в окно кричит:

«Совсем избаловалась…»

Мне и запало в голову: «Вообще домой не являйся!» Обидно стало. Чего особенного, есть неохота — ну и не пошла, подумаешь!.. А Василий у нас принципиальный, обозлился. Поел, высунулся из окна и кричит:

«Зинка!»

Я подбежала, смеюсь — совсем ничего не помню, а он спрашивает:

«Не пошла?»

«Чего?»

«Есть!»

«Неохота, говорю, чего привязались?»

«Неохота, говорит, ну так и духу чтоб твоего дома не было! Мамка тебе не заведенная, чтоб по двадцать раз разогревать…»

«Ну и ладно! — кричу я. — Подумаешь!» — и смеюсь, а у самой вдруг такая обида, такая обида — прямо не знаю какая!..