— Ведь окрашено, — сказала ему мягко, как бы со смешком какая-то женщина. — Вы разве не видите?

Алеша поднял на нее глаза, глаза их встретились, и женщина почувствовала, что разговаривает со слепым. Ей стало неловко за свой мягкий смешок, она виновато продолжила, подойдя к Алеше и помогая ему встать:

— Здесь окрашено, окрашено… как же это вы так?..

Алеша очнулся, поднялся со скамейки, и женщина заметила, что он не слепой, он странный.

— Видите? — показала она.

Он посмотрел на нее, она была вся седая, — как его мать, с добрым, как у матери, лицом, с понятливыми, грустными глазами.

— Вот здесь, — показала она.

Он посмотрел и увидел, что брюки и рубашка у него в краске.

— Ничего, — не сказал, а махнул он рукой и пошел.

Он не заметил, что начал ходить вокруг пруда круг за кругом и что женщина, отойдя в сторону, наблюдает за ним. «Может, случилось что?» — такое у нее было выражение.

А он ходил и вспоминал, что  т о г д а, конечно, все было совсем не так, как можно думать сейчас. И что это было? И было ли? Пожалуй, все было, но как во сне; какое-то безумие, наваждение, страсть, отрешение… И он знал теперь, что в нем должен быть протест против всего этого, и протест был, но все-таки не такой, какой бы ему хотелось. В этом протесте он не чувствовал презрения к себе; он себя не презирал. И не понимал, почему не презирает. Ему было горько и страшно, что он лжец, как все другие люди, которых он ненавидит за это, что он обманывает и себя, и жену, и Ларису, и всех людей, кто смотрит на него и думает, что он такой, а он на самом деле совсем другой… И все-таки ни себя, ни Ларису он не презирал. Ненавидел, чувствовал необратимость времени и потому невозможность ничего изменить, но того, чего — как ни странно — хотел всей глубиной души, не было. Тут вдруг ему стало казаться, что он не просто лжец, а лжец вдвойне, что, понимая, что он лжец, он не может достать в себе сил осознать это до конца, как бы не признается сам себе в глубине, что это  д е й с т в и т е л ь н о  так. И тогда он совсем запутался в себе, чувствуя, что физически протестует против всей этой каши, внутренней неразберихи…

Он подошел к воде совсем близко, остановился и глядел в нее, думая и не видя воды. Он словно обезумел, все в нем кипело, какие-то слова просились наружу, но он молчал. Вспоминался Роман, его улыбка, весь их разговор, их спор с Ларисой, и опять его улыбка, и как хлопнула дверь, как Лариса кричала, что муж негодяй, подлец, а потом как он не выдержал, тоже закричал: «Замолчи! Замолчи!» Всплыло перед глазами лицо Наташи, ее уверенность, что и он не может не лгать; и она, думал он теперь, была права… оказывается, права!