Со мной так и случилось. Отметив в командировочном удостоверении день отъезда, я еще трое суток сидел, как говорится, на чемодане, по десять раз на дню справлялся по телефону, когда же наконец полетим, и получал один и тот же ответ: ждем погоды!

В дни моего вынужденного сидения в Южном, я несколько раз заходил к знакомым авиаторам, предъявлял им свои претензии, но друзья мои мило отшучивались.

— Это тебе не в Сочи из Москвы лететь, — говорил заслуженный пилот, один из первооткрывателей сахалинской авиалинии, налетавший в этом суровом крае без малого миллион километров. — Тут у нас трассы особенные. — И, усаживая меня за стол, спросил: — Кстати, слышал или не слышал о наших героях-вертолетчиках? О-о-о, брат, они недавно такой совершили подвиг, что даже нам, ветеранам, пришлось удивиться. Доставай-ка свой заветный блокнот и записывай, что я тебе буду говорить.

К слову сказать, история эта дошла до Южно-Сахалинска с опозданием месяца на три и по вине самих вертолетчиков, которые предпочли громкой славе робкое молчание. Ведь в то хмурое февральское утро, когда они на свой страх и риск подняли в воздух МИ‑1, метеосводка гласила: «...ветер шестнадцать в секунду, большие снежные заряды, шторм восемь баллов, полеты категорически запрещены...».

Вот эти записи...

«На рейде, в нескольких милях от северных берегов, портовики загружали топливом трюмы океанского парохода. Осенняя навигация шла к концу, и погрузка велась в спешном порядке, — в эту ненастную пору редкий день не было шторма.

Когда старшина рано утром повел на рейд катер с плашкоутом на буксире, море уже было неспокойно. Шквальный ветер гнал навстречу огромные валы. С темного неба сыпал дождь пополам со снегом. Словом, погода не предвещала ничего хорошего, и эти несколько миль обычного рабочего рейса заняли порядочно времени. Старшина, видя, как быстро меняется море, поторапливал грузчиков, хотя они и так ни минуты не стояли без дела.

Как только весь уголь был отдан, старшина отвалил от стенки парохода и «на самом полном» пошел в порт. Сквозь туман уже виден был холмистый берег. Но тут, откуда ни возьмись, перед самым носом катера выросла высоченная волна. Она вскинула катер на кипящий гребень и, подержав несколько секунд, бросила вниз навстречу другой такой же яростной волне. На палубу хлынул ледяной поток, сбил мачту, залил трюм. Сразу заглох мотор, и, пока моторист снова завел его, прошло минут пять. За это время катер порядком отнесло, и старшине стоило немалых усилий вернуть его на прежний курс.

С берега заметили, что портсвики попали в беду, и на холмах разожгли костры. Стоящему в бухте теплоходу «Обь» приказали сняться с якоря и выйти на помощь. На «Оби» отдали швартовы. Довольно быстро теплоход подошел к катеру и уже развернулся было к нему правым бортом, как на плашкоут обрушилась волна высотою в пятиэтажный дом. Лопнул буксирный трос, плашкоут стремительно понесло на рифы. Высокие, черные, ребристые, захлестнутые прибоем, они вдруг угрожающе обнажились, готовые встретить баржу с людьми. Когда до гибельных рифов осталось меньше мили, сбоку поднялась новая волна, отбила баржу, загнав ее в тесную горловину между скалами. Матросы навалились на якорь, столкнули его в море.