— Плохого ничего сказать не могу, — говорил между тем Коля дагестанцу с горячечной искренностью. — Народ здесь очень хороший, хотя попадаются всякие… — Не в этом дело! Дело в том, что не все приживаются. Вот я — четыре месяца отработал и домой. Закруглился. Ты скажешь — я дезертир? Ну скажи — дезертир я?

— Пачему дезертир, дорогой? — вежливо возразил Али. — Должно быть, тебе есть срочний дело на родине.

— Во-во, в самую точку! Именно, срочное дело. Мне надо хлеб убирать!

— Хлэб? Балшой дело — хлэб, маладец! Самий срочний дело.

Была уже вовсе глухая ночь. Не остерегаясь больше, мы задымили махачкалинской «Примой». И тут, как на грех, появилась уборщица. Вероятно, ей не спалось тоже. Я допускаю, что она была с самого начала, только мы, увлекшись, ее не заметили.

Али нашелся первым:

— Садись, мать! О жизни говорить будим!

Раскрывшая было рот, старуха осеклась, заколебалась.

— Начадили-то… — проворчала она.

— Двер откроим, окно откроим, чистый воздух будит, как в горах!

Старуха, еще поколебавшись, — что выдумали? — присела! Не на бурку, конечно, но и не на скамью, а как-то между тем и этим, касаясь, однако, бурки.

Теперь говорил Али:

— Нет, не счастья искать едем, спирведливость. Год нефть будим ковырять, два будим! Три? Пускай три будим! Придет ден, зват будут: Али, дорогой, возвращайся родной аул!

В глазах его плеснулась тоскливая чернота.

— …а может, не позовут Али. Тогда опять нефть дэлать будим! Черний золото добывать!

— Ну, хорошо, — говорил Коля Гайдышев, — я понимаю, я не вовремя из бригады ушел, осенью трактористы нужны. Но ведь хлеб-то, он тоже стоять не может, надо же кому-то его убирать?

— Хлэб? Надо!

— Вот-вот, а бурмастер мне говорит: ты дезертир. Ну почему он такое сказал? Почему?

— Пачему? Скажу. Вот я, Али Мухаметов, пиржаем на слет чабанов. Выступает началник головка…

— Главка? — не понял я.